КАК СТАТЬ МИЛЛИОНЕРОМ

Мы стоим на балконе. Мы - это президент Американской биржи, президент нашей компании, и собственно “мы” - сама наша компания. Мы все помещаемся на этом балкончике. Внизу, у наших ног, и перед нами - биржа. Десятки панельных компьютеров на нескольких уровнях, от пола до потолка, сотни трейдеров, шум, гул, выкрики. Биржа начала работу, понедельник, 22 сентября 2003 года. Команду к началу работы дали мы, наша компания, пятью ударами бронзовым молотком по бронзовой же наковальне. Ударами по “колоколу”, здесь это так называется.

Потом, сойдя с балкона, мы шли между рядами трейдеров, которые вставали из-за своих компьютеров при нашем приближении, и аплодировали. Мы смущенно аплодировали в ответ. Надо же куда-то руки девать...

Сюр.

Как, что, когда? Как оказалось, что за три года мы проскочили путь от письменного стола в гараже до роскошного офиса компании в “индустриальном парке” Ньютона, зеленого пригорода Бостона, который мы снимаем за 140 тысяч долларов в год? До клинических испытаний нового лекарственного противоракового препарата, название которого складывается из двух имен - президента и моего собственного? До того, что наши акции котируются на бирже, а их у нас больше чем по миллиону “на брата”, при текущей цене акций по шесть долларов за штуку? До того, что мы открываем работу биржи в Нью-Йорке, по приглашению самой биржи?

Сюр.

Потому, что это - Америка.

Когда я коротко обрисовываю эту историю моим европейским друзьям и приятелям, типичный их ответ - у нас, в Европе, это невозможно. Я переадресовал этот ответ финансовому директору нашей компании, и попросил его прокомментировать. Да, сказал финансист - это так. В Европе это невозможно. Соединенные Штаты взросли на антерпренерстве, на игре, на людях с инициативой. Помимо этого, или в результате этого, в США созданы законы, которые стимулируют инициативу, в том числе в финансовой области, в инвестициях. Законы США жестки по отношению к нарушителям в финансовой области, в инвестиционной деятельности, в отношении ответственности в финансовой и корпоративной сфере. Это создает обстановку доверия при капиталовложениях, которой нигде в мире больше нет.

Может быть. Наверняка. Я это вижу практически каждый день. Многие люди, имя им - инвесторы, дают нам деньги, и немалые, при совершенно минимальных обязательствах с нашей стороны. Мы эти деньги довольно быстро тратим - на дело, конечно, и нам несут опять и больше. Несут, исходя из довольно рискового предположения, что в итоге мы им деньги вернем, и с лихвой. Потому что верят, что наше лекарство против рака может оказаться чудодейственным, и деньги им, инвесторам, пойдут обратно косяком.

Самое главное, что инвесторы в нашем случае оказались правы. Во всяком случае, пока. На доллар, вложенный ими в нас два-три года назад, они уже сейчас могут получить шесть долларов. Таких процентов ни в одном банке нет и близко. В нормальных банках на доллар, вложенный три года назад, сейчас можно получить в виде процентов максимум шесть центов. Стократная разница! А если деньги просто положить в банк, под нынешние полпроцента (а во многих банках - и четверть процента) годовых, то разница составит четыреста раз.

Вот это и есть движущая сила активности инвесторов и их инвестиций. Это и движет прикладные исследования и разработки в США намного быстрее, чем в других странах мира. Фундаментальных я здесь не касаюсь, но и их во многих случаях продвигает быстрее тоже, поскольку работает поток: деньги à возврат инвесторам à налоги инвесторов государству и штату à гранты университетам à фундаментальные исследования.

И все-таки - как это начиналось? Рецепта я не дам, да его и не может быть. Дам канву - как это МОЖЕТ быть. А потом - как это БЫЛО.

Действие первое - встреча двух приятелей. Общие разговоры, пиво, решение создать компанию. В штате Массачусеттс создать корпорацию стоит 200 долларов, и открыть её можно в тот же день. Если, конечно, действовать напрямую, а не через адвоката. Иначе - тысячи полторы, и через неделю. Но, слава Богу, бумаги заполнять мы умеем, и адвокат нам в этом деле не нужен. Корпорацию открыли. В гараже поставили письменный стол, факс-машину, телефон. Пока за свои деньги. Еще долларов двести-триста.

Действие второе. Сдвинули головы, обрисовали концепцию компании, сформулировали идею создания нового противоракового препарата. Это - самое трудное. Идея должна быть реальной, выполнимой, новой, простой и наглядной. Её должны с легкостью воспринимать люди, совершенно далекие от науки и медицины, и не только воспринимать, но и с восторгом пересказывать другим, столь же далеким от науки и медицины. Которые должны настолько впечатлиться, что понести нам деньги, в уверенности, что деньги вернутся им сторицей. Это - самое непростое. Это - залог успеха. И дело НАШЕЙ чести - вернуть им деньги сторицей. Или хотя бы удвоить.

Действие третье. Нужно много денег. Испытания противораковых препаратов, как и других новых лекарств - дело крайне дорогое. Сначала препарат надо создать - синтезировать или выделить из природных источников, очистить, охарактеризовать, в том числе с помощью новейшей технологии. Для определения или подтверждения химической структуры лекарств нужны ядерный магнитный резонанс, масс-спектроскопия, высокопроизводительная хроматография, да мало ли чего. На это нужно сто-двести тысяч долларов, для начала, как минимум. Далее - опыты на животных. Токсичность на мышах - двадцать тысяч долларов. Токсичность на крысах - двести тысяч. Токсичность на собаках - триста тысяч. Это только первые, однократные тесты на токсичность, с минимальным набором биохимических анализов крови. А надо еще оценить эффективность противоопухолевой активности потенциального лекарства. Это еще многие и многие десятки тысяч, сотни тысяч долларов.

Животным под кожу прививается раковая опухоль человека, лекарство-кандидат вводится шприцом в кровоток, и на протяжении нескольких недель изучается его действие на размер опухоли в сравнении с контролем, выживаемость животных, опять же в сравнении с контролем, и биохимические показатели крови по ходу опытов. А еще ФК - фармакокинетика. А еще опыты с тем же лекарством-кандидатом, в которое введена радиоактивная метка (еще несколько десятков тысяч долларов), чтобы узнать, куда лекарство идет, как долго задерживается в организме, и как скоро и в каком химическом виде выходит. Все это требует FDA (Food and Drug Administration), здешний Минздрав, с ним не поспоришь. На круг - как минимум два миллиона. Долларов. Для начала. А еще - опытно-промышленное получение лекарства-кандидата с четкой разработкой регламента производства, плюс регламента контроля качества. Это делает промышленное предприятие с необходимым статусом GMP, которое мы должны найти, с ними договориться, заключить контракт, предоставить все необходимые материалы, и с ними отработать регламент. Это еще пара миллионов долларов.

Вопросы есть? В смысле, что на это нужны деньги, которых пока нет?

Миллиона три-четыре, для начала. Это - очень скромно.

Деньги должны дать инвесторы.

Ха.

Здесь начинается высший пилотаж.

Деньги за просто так никто не даст. Вы - дадите? Деньги дают ТОЛЬКО тогда, когда у инвестора есть определенная уверенность, или хотя бы сильная надежда, что деньги ему вернутся, и с хорошей прибылью. Инвестор должен нас полюбить, мы должны быть ему симпатичны в самом прямом смысле этого слова, мы должны попасть с ним в душевный резонанс. Да, мы должны его еще найти...

Для этого в компании есть определенная структура. Есть CEO (Chief Executive Officer), который имеет десятки и сотни контактов с финансовым миром США. Его знают, у него должно быть победное прошлое, он - в прошлом - уже сделал многих миллионерами. Тогда на него “ставят”. Ему верят. Не слепо, но верят. КПД работы с инвесторами - порядка одного-двух процентов. Ну, пять процентов. Больше не бывает. Это значит - на двадцать полетов по США из конца в конец - для встречи с потенциальными инвесторами - как-то срабатывает максимум один. Остальные - впустую.

Есть CFO (Chief Financial Officer). Функция - профессионал в финансовой сфере, и тоже - контакты, контакты, контакты. Компьютер набит телефонами и явками потенциальных инвесторов. Он часто сопровождает CEO в полетах по США, часто полетах зигзагом, из штата в штат. Задача, как и CEO - объяснять концепцию новой разработки компании и убедительно показывать, как вложенные инвесторами деньги вернутся к ним сторицей, сколько в США и в мире больных раком, сколько эти больные выкладывают за курс лечения в настоящее время , и сколько выложат за новое лекарство, иными словами - каков рынок, каковы вложения и каковы возвраты. Инвесторы, кстати, не только конкретные люди, но и компании, институты, организации.

То, что больные (или обычно их страховые компании) “выложат” за лекарства - звучит, возможно, цинично, но такова жизнь. Это - язык инвесторов, а других инвесторов у нас нет. А нет инвесторов - не будет подавляющего большинства новых лекарств. Тому, кому кажется цинично, пусть делает свой выбор.

Наконец, есть CSO (Chief Scientific Officer), или Chief Scientist, главный научный сотрудник. Это - знамя компании. Его послужной список особенно ценится среди инвесторов. Слова - профессор медицинской школы Гарвардского университета, член академии наук, научные премии, сотни публикаций - производят на инвесторов подобающее впечатление. Поэтому он тоже иногда сопровождает CEO в поездках к потенциальным инвесторам, но не часто, его берегут как орудие главного калибра. Чтобы не примелькался.

Так вот, нам нужны были для начала несколько миллионов долларов. Мы их получили. Поскольку фактических инвесторов на начальном этапе у нас было около 400 человек, читатель оценит масштабы операции.

Инвесторы предоставляли суммы от 10 тысяч до 500 тысяч долларов каждый. Большинство - по 10-20 тысяч. Первый раунд состоял в том, что мы напечатали десять миллионов акций компании - естественно, под строгим контролем государственных организаций - и предоставляли инвесторам возможность приобрести эти акции по доллару за штуку. Опять же совершенно официально, через банк. Главное - инвесторы знали, что если мы доберемся до этапа продажи акций на бирже, то начальная стоимость акций будет не ниже двух долларов за акцию. Это мы им гарантировали. Если доберемся. Иначе говоря, вложенные инвесторами деньги вернутся им как минимум со стопроцентной прибылью. Это и есть главная движущая сила частного инвестирования.

Первый раунд “подъема” денег принес нам около полутора миллионов. Это - еще до каких-либо тестов, под голую идею. На эти деньги мы провели первые испытания нашего “лекарства” (кавычки - поскольку какое лекарство, когда голая идея?). Испытания проводили профессиональные специализированные компании, располагающие вивариями и всем прочим. Часто эти компании расположены в местах умеренно отдаленных, и не афишируют открыто свою деятельность. Иначе борцы за права животных раскатают их по камешкам - по кирпичикам. В буквальном смысле. Вот такой парадокс. Непрост путь от идеи до лекарства, и первая реальная стадия его - испытания на животных - начинается игрой в прятки. Иначе компания начнет получать письма с угрозами, и хорошо, если только с ними. А FDA непременно требует опытов на животных. Вот такой замкнутый круг.

К слову, FDA права. Мне на раз приходилось читать в газетах и прочих средствах “массовой информации”, что давно пора прекратить негуманные опыты на животных, поскольку всё это - токсичность и противоопухолевую активность - можно с успехом изучать на культурах клеток в лабораториях. Увы, это не так. Изучать-то можно, но окончательного ответа не получить. Если бы так, то как замечательно было бы для нас. И как дешево.

Ладно, с телеграфным языком закончили. Суть ясна. Так как все-таки это было, подробнее?

Хорошо, замедлим темп изложения, переведем дух. Сменим ритм.

Я уже четыре года как покинул Гарвард и работал в своей компании по созданию новых композиционных материалов (см. http://www.lebed.com/2005/art4051.htm). И как-то встретил своего старого знакомого Дэвида Платта. До недавнего времени Дэвид был президентом компании под названием SafeScience, которая располагалась в роскошном здании на Парк Плаза, в центре Бостона. Просто намек - на одном этаже с ними располагалось Консульство Франции в США. Я эту компанию время от времени консультировал на предмет научных подходов то к созданию новых химических удобрений с контролируемым временем выхода активного начала в почву, то к созданию жидкости для предотвращения обмораживания лобовых стекол автомобилей, то еще чего потенциально полезного. Дэвид приобрел определенную известность и уважение в деловых кругах после того, как акции его компании поднялись с 50 центов за штуку до 30 долларов. Иначе говоря, он многих людей сделал миллионерами. И себя, естественно, тоже. Такое в деловых кругах не забывают.

И вот встречаемся мы с ним в спортзале - а у Дэвида, между прочим, черный пояс по карате, и он бывший летчик-истребитель израильских ВВС, и Дэвид сообщает, что свою компанию он покинул. Он решил переориентировать компанию на создание новых противораковых препаратов, базируясь на своей идее, а совет директоров компании это отверг. Директора пришли к выводу, что это слишком рискованный поворот, и более спокойно продолжать заниматься удобрениями, детергентами и прочими материалами для дома, для семьи. И Дэвид решил бросить насиженную компанию и создать новую, с нуля, именно для разработки новых противораковых препаратов.

Короче, Дэвид предложил создать эту компанию нам вдвоем, а точнее, втроем, с привлечением знакомого ему профессионального финансиста. Ход такой - Дэвид излагает свою идею, я ее дорабатываю и экспериментально реализую - неважно, сам или с привлечением профессиональных научных лабораторий, финансист вместе с Дэвидом добывают для компании деньги, и через год-два делают компанию “паблик”, то есть выпускают несколько миллионов акций и продают их широкой общественности по несколько долларов за акцию.

Суммарно стоимость акций по определению составляет стоимость нашей компании, включая (на самом деле, в основном) наши достижения, реальные и потенциальные. Потом общественность может эти акции продавать друг другу, и если усредненное мнение общественности о нашей деятельности - настоящей и предполагаемой - растет, то соответственно растет и курс акций. Или наоборот. Продавая и покупая акции, каждый раз по текущему официальному курсу, устанавливаемому через биржу, и отражающему текущую стоимость наших акций, акционеры как бы оценивают, что от нас можно ожидать в будущем. Цена акций - это цена ожиданий от нашей деятельности. Мы как бы заранее продаем наш интеллект и способность сделать людей богатыми путем реализации этого самого интеллекта в области создания новых противораковых препаратов.

Например, мы выпускаем десять миллионов акций, и продаем их по начальной цене в два доллара за штуку. Значит, стартовая цена нашего коллективного интеллекта в компании - двадцать миллионов долларов. И те, кто эти акции у нас покупает, платя эти самые два доллара, согласны с такой начальной оценкой, но верят, что это - недооценка, и в будущем цена нашего интеллекта заметно повысится. И он, инвестор, продаст акции по значительно более высокой цене, и на этом выиграет. Например, мы создадим новое лекарство, и цена нашей компании вырастет до миллиарда долларов. Либо за счет продаж этого лекарства, либо за счет того, что нашу компанию купит с потрохами за эту (а то и за большую) сумму какой-нибудь фармацевтический гигант. Тогда, соответственно, акции могут стоить уже по сто долларов за штуку. И если инвестор ранее купил, скажем, 50 тысяч наших акций по два доллара, то есть на сто тысяч, то теперь может их продать уже по сто долларов, то есть за пять миллионов долларов. Так становятся миллионерами.

В этом - огромная движущая сила капитализма в отношении инвестирования новых разработок. В США это обычное дело - капиталист-инвестор приобретает впрок часть интеллектуальной собственности авторов разработок, под возможные будущие разработки. Продукта еще нет, но он уже куплен. Естественно, инвестор-капиталист принимает на себя риск, потому что идея может оказаться ложной, или неправильной, или переоцененной. Или, скажем, автор возможных разработок попросту скончается, не доживет до успеха. Все бывает. В этом случае инвестор деньги потерял. Но если риск оправдался, инвестор может оказаться в огромном выигрыше. И автор - тоже. Во-первых, авторы получают финансирование под будущие разработки, что позволяет активно начать или продолжить работы. Во-вторых, авторы могут продать свои разработки будущего, впрок, а деньги получить сейчас. Или получить скоро, задолго до завершения работ. Причем получить миллионы. Считайте, что авторы получают крупное авансовое вознаграждение за способность правильно формулировать идеи, за свои мозги. Но не надо забывать, что они не просто получают вознаграждение. Они получают вознаграждение от поверивших в них инвесторов. Это - очень не просто, дойти до такой стадии доверия. Просто так не бывает.

В СССР так не было. Никто не обращался ко мне - мол, человек ты, похоже, толковый, что-нибудь путное, надеемся, сделаешь, так что вот тебе лично пару-тройку миллионов долларов, или хотя бы рублей, под будущие разработки. На обеспечение твоей семьи, пусть родные тебя ценят.

А в США было именно так. Дэвид Платт, обрисовав перспективы компании, которой еще не было, и для создания которой он меня приглашал, сообщил, что моя доля в компании составит один миллион двести тысяч акций, и если компания станет “паблик”, то стартовая цена акций составит, по его расчетам, три доллара за акцию. До этого, правда, еще дожить надо, но если доживем, то моя личная доля составит, соответственно, около четырех миллионов долларов. Причем это только стартовая цифра.

Надо сказать, что я так откровенно пишу о количестве своих акций по простой причине - это не секрет. Во-первых, это никогда не было секретом, поскольку по американским законам вся эта информация должны быть открыта общественности, и ее можно найти как в ежегодных отчетах компании, так и в Интернете. Во-вторых, год назад о нашей компании написала газета Бостон Глоб, и выложила в статье количество моих акций вкупе с текущей стоимостью их на рынке.

Забегая вперед, наша компания стала “паблик” через год после ее открытия. Еще через некоторое время стоимость акций достигла шести долларов за штуку. Так что Дэвид свое дело знал. Нашу компанию мы назвали Pro-Pharmaceuticals.

Но возвращаемся в тот 2000 год, к нашему разговору с Дэвидом. Бросать свою родную компанию по композиционным материалам я наотрез отказался, и не бросил ее и до настоящего времени. И не планирую. Но, говорю, принять участие в образовании новой компании могу. Чем могу. Пусть будет моя вторая компания, для души. Все-таки я неравнодушен к изведению раковых опухолей в корень. И кое-что в этом деле понимаю. Дэвид тут же записал меня старшим вице-президентом и главным научным сотрудником новой компании, и мы ее официально открыли.

Поначалу это было вроде как баловство. Мы соорудили офис компании у Дэвида в гараже, и работа началась. Поскольку я был более чем занят с моими композиционными материалами на основном месте работы, то уделял новой компании немного времени, час-другой после работы, по вечерам, и некоторые выходные дни.

Наша идея состояла вот в чем. Поступает все больше и больше сведений, что на поверхности раковых клеток имеются особые рецепторы, специфичные к галактозе. Галактоза - это сахар, очень похожий на глюкозу, но по другому повернутый в пространстве. А рецепторы - это белковые и полисахаридные образования, встроенные в клеточные мембраны, которые очень специфичны, и взаимодействуют с веществами только определенной структуры. Рецепторы - это ворота внутрь клетки, в данном случае раковой, но ворота, закрытые на замок. Они открываются только тогда, когда узнают нужное вещество. А узнают его по двум признакам - оно должно прочно связаться с рецептором, и должно иметь в своем составе химическую группу строго определенной структуры. Это как если бы мы могли открыть замок на двери - одновременно прилипнув к ней и вставив ключ в замок. А просто прилипнуть, без ключа, или вставить ключ без прилипания - дверь не откроется. Рецепторы, специфичные к галактозе, называются галектины.

Короче, надо было найти такое вещество, которое (а) имело бы в своем составе галактозный остаток, чтобы могло “открывать” галектины, (б) имело четкую структуру и легко описывалось строгими химическими формулами, поскольку FDA признает в качестве лекарств только такие, а неопределенные по составу смеси, коктейли и прочие бальзамы FDA без разговора отвергает, (в) было легко растворимо в воде, (г) было нетоксично, (д) было бы доступно для масштабного промышленного производства в случае успеха, (е) чтобы его еще никто не испытывал в качестве лекарства, и (ж) чтобы его можно было запатентовать, если оно действительно окажется эффективным. Пункты (е) и (ж), впрочем, достаточно взаимосвязаны, если не считать некоторых важных нюансов юридического характера.

Поначалу такая задача выглядела почти нерешаемой. Это - найти иголку в стоге сена, при том, что сам стог еще поискать надо среди других стогов.

Такое вещество мы нашли. Помогло то, что моя лаборатория углеводов в Институте биохимии АН СССР работала, в частности, с некоторыми галактоманнанами растительного происхождения. Но они все выделялись из экзотических растений, так что речи об их промышленном использовании просто быть не могло. Помимо этого, природные галактоманнаны - огромные молекулы, и в воде нерастворимы. Тем не менее, отталкиваясь от их структуры и произведя простые химические модификации, нам удалось получить водорастворимый галактоманнан, который отвечал всем пунктам, сформулированным выше.

Более того, оказалось, что если этот галактоманнан смешать с известным хемотерапевтическим лекарством, то есть антираковым препаратом химический природы, 5-фтороурацилом (5-ФУ), и внутривенно ввести лабораторным животным, то токсичность 5-ФУ резко падает.

Здесь надо сказать, что 5-ФУ, как и все известные хемотерапевтические лекарства, обладает жуткой токсичностью. Дело в том, что антираковое действие всех известных хемотерапевтических препаратов основано на том, что они проникают в раковую клетку и уничтожают ставшую смертоносной ДНК этой самой клетки. Раковая клетка погибает. К сожалению, хемотерапевтические препараты неспецифичны к раковым клеткам, и точно также проникают во все нормальные клетки, и уничтожают их ДНК. Нормальные клетки погибают таким же образом. Разница только в том, что погибает значительно больше раковых клеток, потому что они образуются значительно быстрее. Иначе говоря, в случае успеха погибают все раковые клетки, но также и значительная часть здоровых клеток, и “выздоравливает” практически полуживой человек. На самом деле во многих случаев раковые больные, принимающие хемотерапевтические препараты, не выздоравливают. Просто время смерти несколько отодвигается. Слишком велика токсичность препарата, слишком велики побочные эффекты хемотерапевтических препаратов.

Я могу дать несколько примеров, насколько далеки от ожидаемых результаты применения даже самых новейших противораковых препаратов. В одной из своих историй из “Заметок научного сотрудника” я рассказывал об ангиогенезе (кровоснабжении) раковой опухоли и Джуде Фолкмане, национальной знаменитости и крупнейшем специалисте в этой области. Он создавал новое лекарство, действие которого должно было быть направлено на подавление этого самого кровоснабжения и последующем голодании и отмирании опухоли. Эта работа начиналась при мне и с моим более чем скромным участием еще в 1974 году, поглотила не одну сотню миллионов долларов, и только в прошлом, 2004-м году, по прошествии 30 лет, Фолкман (а точнее, компания Дженентек) наконец-то получили “добро” от FDA на свое лекарство, под названием “Авастин”. FDA утвердило его в феврале 2004-го года в качестве первого лекарства для подавления ангиогенеза раковой опухоли. Практический результат? Среднее время (точнее, медиана) жизни раковых больных продлилось на пять недель по сравнению с контролем. Понятно, это значительно лучше, чем ничего, но назвать это достижением мечты человечества пока рановато.

Вот еще некоторые данные, взятые из совсем свежего информационно-медицинского бюллетеня. Описываются результаты испытания того же Авастина в комбинации с известными противораковыми препаратами (5-FU + оксалиплатин). Испытания проведены на 829 больных (рак прямой кишки). Средняя (медианная) продолжительность жизни больных в контрольной группе, после лечения только традиционной смесью 5-FU +оксалиплатин, составила 10.7 месяцев, а если к этой смеси добавить Авастин - срок жизни больных продляется на 1.8 месяца, до 12.5 месяцев. Бюллетень сухо указывает - “улучшение - 17%”. Отмечается, что параллельные испытания по применению только одного Авастина были прекращены по простой причине - выживаемость больных была ниже по сравнению с указанной выше контрольной группой, на традиционных лекарствах.

Еще одно новое лекарство - Таркева, средство против рака панкреатической железы. Опять в смеси с традиционным лекарством - Джемситабином. В контрольной группе, только с Джемситабином, по прошествии года остались живы 17% больных. При введении Джемситабина + Таркева остались живы 24% больных. Среднее (медианное) время жизни больных - 5.9 месяца в контроле (Джемситабин), и 6.4 месяца в основной группе (Джемситабин + Таркева). Продление жизни - две недели.

Заметим, что просто контрольных групп, без лекарств, при испытаниях противораковых препаратов не бывает. Потому что это было бы просто оставить больных на еще более раннюю смерть.

Но вернемся обратно к токсичности хемотерапевтических препаратов. Она слишком велика. Поэтому такие препараты вводят (как правило, внутривенно) только в небольших количествах, используя их антираковый потенциал лишь в небольшой степени. Больше вводить их просто нельзя, иначе больной погибнет не от рака, а от самого лекарства, от его “побочной” токсичности.

Понятно, если наше лекарство сможет действительно или снижать токсичность хемотерапевтических препаратов, или увеличивать противораковую эффективность их действия, уж не говоря о том, чтобы делать и то, и другое - то это будет трудно переоценить. Поэтому можно понять наше с Дэвидом ликование, когда компания “Токсикон”, куда мы направили для первых испытаний наш новый галактоманнан, сообщила, что наш препарат практически снимает токсичность 5-ФУ, когда они вводятся одновременно.

Небольшое пояснение. Токсичность обычно измеряют в количестве препарата, которое при его введении убивает половину экспериментальных животных. Таким образом, токсичность выражают в LD₅₀, где LD - это Lethal Dose, то есть “смертельная доза”, а 50 - это 50% погибших животных. Эту величину выражают на килограмм веса экспериментальных животных, или на площадь поверхности их кожи в квадратных метрах. Для мышей, например, LD₅₀ для 5-ФУ равна 320 мг/кг. Иначе говоря, если взять экспериментальную группу из 50 мышей, каждая из которых весит в среднем 20 грамм, то при внутривенном введении 5-ФУ в количестве только шести миллиграммов (точнее, 6.4 мг) в каждую мышь - погибнет примерно 25 мышей из 50.

Так вот, массачусеттская компания “Токсикон”, которая проводила для нас это исследование, сообщила, что они взяли три группы по десять мышей в каждой, и мышам из первой, контрольной группы, ввели внутривенно просто воду. Мышам из второй группы они ввели 5-ФУ в дозе 420 мг/кг, то есть больше, чем LD₅₀. Мышам из третьей группы они ввели столько же 5-ФУ, но в смеси с нашим галактоманнаном в количестве 200 мг/кг. Мышей наблюдали две недели после введения препаратов. Результаты были следующие: в первой группе все мыши были здоровыми, и все две недели активно набирали вес, как и положено здоровым мышам. Во второй группе шесть мышей погибли, остальные, выжившие, вес или не набрали, или даже потеряли, что характерно действия для токсичных препаратов. Мыши третьей группы вели себя так же, как и в первой, контрольной группе: ни одна мышь не погибла, все нормально набирали вес.

Это была редкая удача. Даже просто невероятная. Редкая и невероятная - потому что такие опыты обычно не удаются прямо с первого раза. И мы немедленно провели опыт по изучению противораковой эффективности нашего галактоманнана. Точнее, проводили опять не мы, а специализированная компания в городе Бирмингем штата Алабама. Они взяли группу экспериментальных мышей, и каждой привили раковую опухоль прямой кишки человека. Это было сделано введением мышам под кожу фрагментов человеческой раковой опухоли. Опухоль немедленно начала расти, и ее размеры ежедневно определяли, пересчитывая на вес. На 13-й день опухоль у всех мышей достигла среднего веса 100 миллиграмм. И в этот день десяти мышам с привитой опухолью ввели просто воду (контрольная группа), еще десяти мышам ввели 5-ФУ, еще десяти - наш галактоманнан, и еще десяти - комбинацию 5-ФУ с галактоманнаном, как и при изучении токсичности.

Средняя продолжительность жизни контрольных мышей была 12 дней. Мышей, которым был введен наш галактоманнан - 15 дней. Мышей, которым был введен 5-ФУ - 24 дня. И мышей, которым была введена комбинация 5-ФУ с галактоманнаном - 56 дней. У нескольких мышей из последней группы опухоль уменьшилась и затем исчезла.

Мы немедленно сообщили о полученных результатах в FDA, и вскоре получили утвержденную программу предклинических испытаний. Согласно этой программе, мы должны испытать комбинацию 5-ФУ и нашего галактоманнана еще несколько раз на мышах с привитой раковой опухолью - но с другой раковой опухолью человека (другой линии раковых клеток), в другой лаборатории, при нескольких дозах галактоманнана в широком диапазоне доз, а также в присутствии лейковорина - вещества, усиливающего иммунную защиту организма. Это вещество часто применяют при хемотерапии, и для FDA было важно знать, не “конфликтует” ли с ним наш галактоманнан. Помимо этого, нам надо было проверить токсичность 5-ФУ в комбинации с галактоманнаном (при различных дозах) на крысах и собаках, изучить мутагенность галактоманнана на разных бактериях, определить стабильность галактоманнана в водных растворах и в порошке при различных температурах, определить химическую структуру галактоманнана с помощью ядерного магнитного резонанса и различных химических методов, разработать методы количественного определения галактоманнана в водных растворах, провести опыты на галактоманнане с радиоактивными метками, чтобы определить, в какие органы и ткани животных (на примере опять же мышей) галактоманнан входит, в каких количествах он входит, и с какой скоростью и в каком химическом виде выходит, и много других характеристик самого галактоманнана и способов его возможного применения в клинической практике.

Сам галактоманнан получил клиническое название DAVANAT. Это название было составлено из имени David, и имени его главного научного сотрудника. FDA это название утвердило.

Описанная выше программа была катастрофически дорогостояща. Каждый пункт ее стоил огромных денег, и каждый опыт надо было заказывать в специализированных лабораториях. Но “у нас с собой было”. Тот факт, что инвесторы принесли нам достаточно много денег, позволил нам эту программу начать. А затем пошел эффект домино, или перекладного финансирования. После каждого пункта программы результаты объявлялись нынешним и потенциальным инвесторам, и те, воодушевленные, вкладывали очередную порцию денег, необходимую для последующей серии экспериментов по программе FDA. Все это строго контролировалось аудиторами, в США с этим не шутят. Каждый пресс-релиз сопровождался предупреждениями, что полученные данные совершенно не гарантируют последующий и тем более окончательный успех нашего предприятия, что в этом деле много случайных и практически неконтролируемых факторов, и что, наконец, даже такие сбои, как болезнь или смерть Платта или моя, или просто уход из компании даже только одного из нас повлекут для компании и для инвесторов практически необратимые негативные последствия. По настоянию инвесторов компания даже застраховала меня на миллион долларов, чтобы в случае чего хоть какие-нибудь деньги остались. Но это так, лирика.

К делу. Всю “предклиническую” программу мы выполнили за год. Это было невероятно быстро. Обычно “предклинику” проходят не ранее чем за шесть-восемь лет. В нашем случае очень помогло то, что у нас благодаря инвесторам были деньги, что мы наработали достаточное количество химически и клинически чистого Даваната, оперативно разрабатывали протоколы тестирования, и вообще работали слаженно. Параллельно мы запатентовали наш Даванат и способ его применения. И, наконец, вдохновленные успехом, мы “вышли паблик”, то есть передали владение нашей компанией Pro-Pharmaceuticals из наших с Дэвидом рук в руки общественности, точнее, держателям акций. Инвесторам. Что это реально означает, я пояснял несколько выше.

Вскоре акции нашей компании резко пошли вверх, и в какой-то момент мы оказались самой быстрорастущей компанией на бирже. Конечно, это было одномоментное, или, точнее, кратковременное явление. Но биржа такие моменты отслеживает. И вот тогда-то наша компания была приглашена на биржу, в Нью-Йорк, на Уолл-стрит, чтобы ударами в колокол открыть в очередной понедельник работу биржи, и тем самым принять почести биржи. С описания этого события я и начал этот рассказ.

А мы в настоящее время проводим клинические испытания Даваната. Испытания мы проводим на практически безнадежных раковых больных, которых в клинике уклончиво называют “рефракторными”, или “больными последней линии”. Это означает, что они прошли все возможные “штатные” варианты лечения, но им ничего не помогло. Им не помогла хирургия, не помогла радиационная обработка, не помогла “штатная” хемотерапия. Поэтому наш Даванат - их последняя надежда. По правилам FDA я не имею давать сведения о результатах клинических испытаний до их завершения и утверждения FDA. Так что я воздержусь, но все-таки замечу, не нарушая правил, что там всё путем.

Небольшое дополнение. Пока эти заметки набрасывались, FDA дала-таки разрешение на обнародование некоторых сведений о промежуточных результатах клинических испытаний нашего Даваната. Эти сведения только что, в самом конце января 2005 года докладывались на всеамериканской конференции онкологов. Выступали лечащие врачи, которые проводили первую фазу клинических испытаний. Замечу, что они не имеют никакого отношения к нашей компании, они - сотрудники четырех клинических центров, которые проводят испытания. Они доложили, что первая фаза клинических испытаний завершена, и что у 45% больных опухоль застабилизировалась.

Я, признаться, испытал огромное облегчение, услышав слова доклада ведущего врача, хирурга, руководителя клинических испытаний. Он сказал, что эти результаты феноменальны. Напомню, что нам дают для испытаний лекарства больных “последней линии”, с ожидаемой продолжительностью жизни всего три месяца. Опухоль у них продолжает прогрессировать. Эти больные, попросту говоря, безнадежны. И вот оказалось, что почти у половины их рост опухоли остановился!

Облегчение я испытал еще по одной причине, уже по сугубо личной. Все-таки, предложив лекарство и доведя его до испытаний на раковых больных я несу тяжкий груз моральной ответственности. Меня не отпускала мысль - а что, если ничего не выйдет, и успешные испытания на мышах не имеют никакого отношения к людям? Что, если наш Даванат окажется пустышкой? Предложил-то его я... Но теперь, после слов на докладе руководителя испытаний, пусть только испытаний первой фазы (из трех), меня уже никто не сумеет упрекнуть. Конечно, совершенно не гарантировано, что наш Даванат дойдет до аптек и до статуса “штатного” лекарства от рака, многое может произойти на этом длинном пути. Но то, что клинический эффект есть - уже не вызывает сомнений.

А дальше - следите за прессой.

Anatole Klyosov - http://aklyosov.home.comcast.net

• Статья Анатолия Клесова "Интервью"