Письма ночной ведьмы

Ирина Вячеславовна живет в ГЗ (главном здании МГУ). Профессор физфака Ирина Ракобольская почти не выходит из дома - здоровье стало подводить. Все-таки 90 лет. Но она по-прежнему энергична и продолжает консультировать коллег по телефону.

- Лена, достань из-под того стола железную коробку, - дает указания Ирина Вячеславовна. - Это письма.

В огромной коробке - вся жизнь Ракобольской. Письма с фронта маме и другу Диме, его ответы, письма мамы и сестры, письма Ирины из роддома. Все рассортировано по конвертам.

- На это у меня еще сил хватило. Хорошо бы, конечно, набрать их на компьютере, но это уже без меня. Пусть дети за-нимаются.

Ирина Ракобольская ушла на фронт студенткой четвертого курса физфака МГУ. Попала в авиагруппу 122 к Марине Расковой. И вскоре штурман Ракобольская стала начальником штаба 46-го Гвардейского полка.

- Дунькин полк нас называли, - рассказывает Ирина Вячеславовна. - По имени командира полка Евдокии Бершанской.

- Обидно было?

- Очень. Совсем плохо к нам мужчины поначалу относились. Когда нас впервые принял командующий 4-й Воздушной армией генерал Вершинин, я думаю, в душе он хохотал над нами. Я пришла к нему с документами, но, как потом выяснилось, оформлены они были неправильно, на каком-то огромном рулоне ватмана. Вершинин ничего не сказал, даже виду не показал. 4-я армия тогда только создавалась, и один из первых полков, который он получил, был наш полк. А мы еще ничего не умели, не знали, что такое зенитный обстрел, ни разу не летали в прожекторах, понятия не имели, что во второй кабине можно возить еще двух человек. Но, несмотря на это, Вершинин к нам отнесся очень серьезно. Это уже к концу войны он опустился до того, что стал за нами немного ухаживать.

- Опустился?!

- Да. Этого не должно было быть. Еще в Энгельсе, в летной школе, мы ходили в столовую только строем. А однажды две наши университетские девочки с мехмата встретили своих однокурсников и шли с обеда с ними, а не в строю. Так мы устроили собрание, сказали, что они позорят МГУ. Девочки расплакались и пообещали больше никогда с мужчинами не разговаривать!

- Ну, это уже перебор...

- Если бы вели себя по-другому, мы бы не стали такими. Тогда казалось, что война ненадолго. И на время надо отказаться от всего личного.

- Ваши фронтовые письма - такие далекие от войны, бытовые. Цензура?

- И цензура тоже. Но я приноровилась. Если мне надо было сказать маме, где мы сейчас находимся, я писала: "А Леночку сейчас отправили в такое место, занимается она тем-то". И мама знала, что речь вовсе не о моей подруге Леночке, а обо мне. А то, что бытовые... Ну там ведь тоже была жизнь. И девчонки оставались девчонками. Был у нас такой эпизод. Две девочки сшили из парашюта от авиабомбы трусики и лифчики. Каким-то образом об этом узнали и передали дело в трибунал. Девочкам дали по 10 лет.

В эти выходные мне позвонила Ирина Вячеславовна:

- Лена, я второго мая вышла из дома. И не просто вышла, а съездила к Большому театру. Из нашего полка было всего пять человек... Но ничего! Дети наши организовали Совет полка. Мы умрем, а они будут собираться каждый год. А потом мы пошли в ресторан. Может, я все это время притворялась, что не могу ходить? 

Он и правда чудный - этот треугольничек

Ирина Ракобольская - маме

"Милые мои родные! Получила большое Женино письмо со Славкиными каракулями. И как будто побыла с вами всеми. Сразу ответить не могла. Были очень загруженные дни, ни минуты свободной. Прошло и первое мая. Вспомнилась наша комнатка, желтая скатерть, пироги с капустой. Наверное, и вы в это время тоже вспоминали Москву, демонстрации. Надеюсь, что следующий май встретим снова все вместе. И только тогда оценим, как это хорошо.

У меня все прежнее. Никаких перемен в жизни нет. Жива, здорова, сыта, одета, обута. Что же еще? Волнует, получили ли Вы аттестат, моя мамочка. Уже пора было бы ему попасть к Вам.

Зачем я к Вам прислала принадлежности мужского туалета? Они мне мешаются. Их можно покрасить и носить. Все равно что гетры.

С удовольствием отослала бы вам и еще кое-какое барахло. Посмотрю-посмотрю да и отошлю. Мыло понравилось? Это случайно у меня осталось свое. Ну и стирайте на здоровье.

Мама, вспомните, я ведь всю жизнь не любила мыть галоши. А теперь, в эту ужасную грязь, приходится мыть целые сапоги. Сплошной ужас.

Сегодня дождь, пасмурно. Ветер срывает пилотку с головы. Волосы лезут вверх, шинель летит веером. Ну и жизнь настала.

Сейчас вот надо идти обедать. До свидания, мои хорошие. Обо мне не волнуйтесь. Я теперь "как скала". Целую крепко. Ваша Ирина.

СЛАВА, ДОРОГОЙ. У ДЕДА МОРОЗА ВЕРЕВКУ ОТЪЕЛИ МЫШИ. А У НАШЕГО БОБИКА НОГА ОТСОХЛА. ОН ТЕПЕРЬ ХРОМОЙ. ЦЕЛУЮ КРЕПКО. ПИШИ. ИРИНА.

2 мая 1942 года".

***

"Милая моя мамочка!

Пишу с дороги. Перед отъездом получила Вашу волнующуюся поздравительную телеграмму. Это поклеп. Письма пишу исправно и часто. Это ваша почта что-то напутала. Но за поздравление спасибо, спасибо еще раз!

Конечное место моей поездки еще неизвестно. Адрес постараюсь написать сразу же после приезда. Чувствую себя очень хорошо. Настроение прекрасное. Пишу с какой-то захудалой станции Данковского типа. Только что позавтракала. Объедаемся маслом, яйцами. Все время сладкий чай или кофе. Пожалуй, придется еще толстеть. О, ужас!!! Мои дорогие, умоляю - не волнуйтесь зря. Что же, не получили неделю писем - и уже забеспокоились. Вы же знаете, кем я работаю и сколько времени свободного у меня остается. Меня больше беспокоит то, что вы до сих пор не получили моего аттестата. Сходите в военкомат.

Ну, надо кончать. Целую Вас крепко и люблю. Всегда Ваша Ирина.

P.S. Славка вполне прав, если бы не Женька, то он бы как-нибудь родился после войны от меня. Целую его особенно.

25 мая 1942 года".

***

"Дорогая!

Летит майор Нечипуренко к Вам. Говорит: "Зайду". И еще потому, что я пообещала ему, если у Вас найдется местечко, ему остановиться у нас. Он очень хороший человек, и вообще... Знаю его с первого дня на фронте. Вы, конечно, извините меня, если это Вас затруднит.

Прядь Ваших седых волос ношу на сердце: в кармане, который слева. Завтра фотографируюсь в хорошей лаборатории, обещали сделать портрет. Тогда Вам вышлю.

Может, и мне Вам кусочек волос отрезать? Чтоб увидали, что я еще черная и волнистая. Ой, мама. Как-нибудь, с кем-нибудь, ухитритесь прислать мне ножницы. Нож есть. А их нет. И еще я хочу купить хорошее платье. Но это уже весна... Сейчас Тамарка бритвой отрежет. Уже. На голове образовалась небольшая плешина. Зарастет! Но она их вырезала из-под низу, а потому они не рыжие, а черные.

Мама, мамочка! В этот конверт сегодня уже не буду запечатывать. Еще напишу на днях. А то у меня отбирают ручку и чернила. Дорогая! Целую и люблю.

9 мая 1943 года".

***

"Дорогая мамочка! Очень много радости принес мне приезд Нади. Ну как будто я снова побывала в Москве, посидела с Вами, когда Вы носки вяжете, и даже сходила с дядей.

Большое спасибо Вам за носки и варежки, но ради Бога не присылайте больше. У меня три пары, а этого вполне достаточно.

Конфетки погрызли с удовольствием. А Саша в эту ночь раз пять вставала, и мы объяснили этот факт жадностью. Однако больше всего меня тронули Данковские яблочки, это не то, что польская мелочь. ...Сейчас у нас идет снег. Мы сыграли партию в домино и сели писать письма, а Сашка стоит у печки и сушит свои носки.

Праздники прошли хорошо. Выпили мы и за здоровье наших родных, и за встречу с ними... Вообще мне повезло - меня выбрали тамадой, и я произносила тосты

и усмиряла буйных, а сама никакого удовольствия не получила. Но это всю жизнь моя судьба: наградил господь язычком... В нашей жизни нового ничего, кроме того, что крысы бегают по всей комнате, а нам все некогда дырки забить, а у Саши дырка над постелью и они ей на голову сыпят с чердака какие-то пакости.

10 ноября 1944 года".

Ирина Ракобольская - будущему мужу Дмитрию Линде

"Мой друг! Поздравляю тебя с Новым годом! Пусть все будет так, как тебе хочется. Желаю тебе здоровья и сил для этого. Хочу, чтобы было хорошо. Хочу видеть тебя в этом Новом году.

Поздравляю близких тебе людей. Будь счастлив. Всегда помню. Ирина.

19 декабря 1943 года".

***

"Дорогой Дим!

Твое письмо меня никак не догонит. Что ты написал в нем такого тяжелого, что оно не может дойти? Ну, во всем судьба. А я фаталистка.

Жизнь моя идет пока в устроительном порядке. Но сплю спокойно. И даже на комаров не реагирую.

Дима, меня, конечно, прервали, и я дописываю на другой день. Сегодня получила твой треугольничек, который невесть где путешествовал. Он и правда чудный - этот треугольничек. Может быть, ты объяснишь его, друг милый?

У нас же уже лето. Работаю в палатке, ветер продувает в окна и двери, зеленая трава под ногами.

12 июня 1944 года".

***

"Милый! Сегодня я получила от тебя письмо. Так быстро... Оно было опущено 19-го числа.

Что же делать? Я точно не могу без тебя. И еще так нескоро это все будет. Дим! Мы переехали в отдельную комнату. Устроили новоселье.

Дима! У меня не получается сегодня письмо, потому что мне сегодня очень, очень трудно одной. Я нашла старое письмо - не опустила в ящик, комплектую его с этим.

Родной мой, маленький (почти по бабушке). Две недели нашего счастья - это не так мало, это очень много, а мне хочется еще и еще.

Целую тебя, помню тебя всегда, всего. Твоя Ирина.

25 сентября 1944 года".

Дмитрий Линде - Ирине Ракобольской

Полевая почта 42/32. И. Ракобольской

"Ужасно! Я пишу четвертое письмо за четыре дня!!! Меня начинают посещать кошмары. Просыпаюсь в холодном поту и дрожащей рукой ищу перо и чернила. Знакомые врачи говорят, что не переживу десятого письма. Если будет не лень - поставь мне памятник с какой-нибудь прочувствованной надписью вроде:

Старый, толстый, глупый Дим

Мукой страшной был томим.

Каждый день он по письму

Цельный месяц слал тому,

Кто причиной был всех бед,

Тот, кому он дал обет

Цельный месяц по письму

Каждый день писать тому,

Кто причиной был всех бед

Тот, кому...

Черт возьми, кажется я стал повторяться. Говорят - это первая стадия помешательства. Впрочем, ты, конечно, тоже заметила у меня некоторые признаки безумия.

Бедная мама! А главное, бедный полковник Абрамов - он не переживет, если постигнет несчастье одного из немногих отличников строевой подготовки. Дима.

19 декабря 1943 года".