ЛЕОНИД НИКИТИНСКИЙ: "СЛОВО "БЕСПРЕДЕЛ" Я ПЕРВЫМ ВЫТАЩИЛ ИЗ БЛАТНОГО ЛЕКСИКОНА"

"В каждом из нас живет мент", - утверждает старшина Гильдии судебных репортеров и обозреватель "Новой газеты" Леонид Никитинский. Отвечать в том числе и за свои философские взгляды г-ну Никитинскому пришлось в омском суде. Его публикация о деле Владимира Ширшова, по мнению начальника Омского УВД Виктора Камерцеля, опорочила деловую репутацию местных милиционеров. В очередной раз приехав к нам на судебное заседание, г-н Никитинский пообщался с корреспондентом "БК".

-Леонид, признаемся, в Омске "Новая газета" не очень популярна, в "Роспечати" она не продается, поэтому ваше имя большинству омичей незнакомо. Расскажите о себе. 
- Очень жаль, что в Омске почти нет "Новой газеты", это единственный такой регион в России. Мы в Москве считали, что газета не нравится губернатору Полежа еву, но шеф вашего издательского дома мне объяснил, что в Омске есть монополия на распространение прессы и задраны несусветные цены. Возможно, обе причины действуют. Если интересно обо мне, то папа у меня был профессор права. На юрфак я поступил по блату, но чтобы в глазах однокурсников не быть "сынком", стал учиться на одни пятерки. Но юриспруденцию я никогда не любил, ведь для нее надо иметь усидчивость, а ее у меня нет. Но образование осталось, вот сейчас я им и пользуюсь. Защитил кандидатскую, преподавал, работал внештатно в "Крокодиле", в 88-м году опубликовал первый материал хорошего уровня  - очерк "Беспредел" в журнале "Огонек". Кстати, слово "беспредел" я первым (и этим горжусь!) вытащил из блатного лексикона, а потом оно так пригодилось даже в политике. С 1989 года я полностью ушел в журналистику: "Комсомолка", "Известия", "Московские Новости", с 2003 года в "Новой". Вернулся терзавший меня в юности графоманский зуд, в прошлом году я опубликовал роман "Тайна совещательной комнаты".
- О чем роман?
- О присяжных. Поводом стало реальное дело, о котором я писал в газете. Я подружился с некоторыми из бывших присяжных, стал писать роман, потом придумал "Клуб присяжных": стал ездить по регионам и отбирать в него людей, прошедших через такой опыт, в Омском областном суде тоже был, разумеется, с согласия его руководства. Суд присяжных - это удивительная лаборатория гражданственности. Суды присяжных рассматривают немного дел, но выносят на два порядка больше оправдательных приговоров, чем обычные суды, стоя исключительно на позиции презумпции невиновности. Хотя и там есть минусы, и они могут отпустить настоящего преступника, если следствие не сумело доказать его вину. Однако сегодняшнему российскому суду, в котором доминирует то, что я называю "презумпцией правоты мента", участие присяжных просто необходимо.
- Присяжные, суды - вы пишете на эти темы, потому что юрист?
- Для меня журналистика - это всегда конфликт. А серьезный конфликт, как правило, так или иначе доходит до суда. Я всех убеждаю, что судебная журналистика  - это не про суд. Суд здесь как театр, это такая площадка, где конфликт обретает самую острую форму, и сюда вы имеете право прийти в качестве зрителя - так устроена процедура. Вот в деле по омскому предпринимателю Ширшову, из-за которого я первый раз приехал сюда полгода назад, трудно разобраться, потому что милиция прячет это дело даже от защиты, видимо, из-за слабости доказательств. Но теперь, когда УВД Омской области за мою публикацию о Ширшове подало на нас в суд, у нас появляется шанс лучше узнать и содержание самого этого дела.
- А почему вас заинтересовала история омского предпринимателя?
- Меня попросили в этом деле разобраться активисты "Правого дела", поскольку Ширшов - член этой партии. Его обвиняют в том, что он бампером поцарапал милиционеру коленку, хотя несколько десятков человек утверждают, что в это самое время видели его на другом конце города. В любом случае та облава, которую менты учинили в торговом центре, чтобы поймать Ширшова, у которого после допросов отнялись ноги (хотя юристы говорят: "после этого не значит вследствие этого"), неадекватна обвинению. В ходе этой чуть ли не войсковой операции с участием ОМОНа на рынке на девять часов было задержано, по сути лишено свободы, до двух сотен продавцов и покупателей. Перед ними даже никто не извинился, их жалобы руководством УВД игнорируются. Судья, что само по себе нечастый случай, отказал следователю в заключении Ширшова под стражу - обвинение отнюдь не тяжкое и странное, и видно же, что он сидел еле живой. Так они попытались предъявить ему обвинение в больнице, куда его из милиции доставили уже в коме. Врач, на допросе которого мы настояли в суде по иску УВД к нам, правда, теперь говорит, что вроде он был то в коме, а то не в коме, он был прикован к койке наручниками, но смысл вопросов следователя мог понимать. Стоп. А для чего его так в больнице пытать, даже если он не совсем в коме? У него, может быть, бомба под кроватью, которую он сейчас взорвет? Может быть, он агент Аль-Каиды? Нет - он поцарапал коленку сотруднику ГИБДД.
- В Омске про Ширшова рассказывают разное… 
- Ширшов - человек с достаточно характерной биографией: спорт, рынок, может быть, какие-то связи с преступным миром. В этот приезд меня принял в Омске один из замов начальника УВД, которое теперь с нами судится, меня спросили: "А вы знаете, кто такой Ширшов? Если бы вы тогда зашли к нам, мы бы рассказали вам про Ширшова". Но, во-первых, когда я был здесь зимой, я обзвонил приемные всех силовых ведомств, там меня отправляли к пресс-секретарям, а пресс-секретари еще куда подальше, ссылаясь на тайну следствия. Во-вторых, повторяю, Ширшов обвиняется в том, что он поцарапал милици онеру коленку, если вы хотите говорить о какой-то другой его деятельности, предъявите ему обвинение в другой деятельности. У нас как преступление сейчас уже рассматривается любое противодействие милиции, в том числе отказ от выполнения ее незаконных требований, возникло то, что я назвал в своем докладе, недавно опубликованном в "Новой газете", презумпцией правоты мента. А впервые это определение пришло мне в голову как раз здесь, когда я готовил материал про "дело Ширшова".
- Можно более подробно о вашем докладе?
- О нем уместно вспомнить, чтобы пояснить, что "ментовская тема" интересует нас отнюдь не только применительно к Омску. Доклад опубликован в двух номерах, если кому интересно его почитать, это можно сделать на сайте "Новой". Если коротко, я полагаю, что политико-экономический строй, который сегодня сложился в России, - это диктатура мента. Причем всем диктуют свою волю как раз региональные силовые структуры, которые никому не подчиняются. Это сегодня, на мой взгляд, самая большая беда России: отсутствие у нас независимого правосудия, результатом чего и становится бесконтрольное размножение жадного и жестокого "мента". Важно подчеркнуть, что как только на сцене появляется независимый судья, по какой-то причине освободившийся от гипноза "презумпции правоты мента", то этой ментовской диктатуре в этой точке приходит конец. Так произошло в Омске по делу Комбаровой, у которой менты или те, кто стоит за ними, пытались путем возбуждения уголовного дела отнять ее предприятие "Семикруп". Областной суд в надзорной инстанции вдруг очнулся, посмотрел на дело непредвзято: а там вообще нет умысла на мошенничество, есть обычная хозяйственная деятельность, есть споры, которые надо решать в арбитражном суде, а вовсе не с помощью уголовного дела. 
- Эта, говоря по-вашему, "диктатура мента" везде одинакова, или есть различия от региона к региону?
- Конечно, разница есть. Омская специфика, насколько я могу судить по личным впечатлениям и по прессе, заключается в том, что тут менты как-то более централизованы и подчинены единому центру, а в других регионах действуют более разрозненно и стихийно. Но я не уверен, что это плюс, может, и минус - во всяком случае для бизнеса, который тут стригут и душат как-то особенно планомерно, и за защитой идти некуда  - все равно придешь к одному и тому же человеку. Если только вдруг не вмешается суд, как по делу Комбаровой  - это тоже, кстати, специфично для Омска, что по каким-то причинам на фоне обычной ментовщины тут стал просыпаться суд. 
- Если мы вас правильно поняли, то и судьи тоже могут быть "ментами".
- Абсолютно точно вы меня поняли, в отличие от начальника Омского УВД Виктора Камерцеля, который в своем иске к "Новой газете" воспринял слово "мент" как какую-то личную обиду. В современном русском языке "мент" - это уже синоним не милиционера, а любого чиновника с какими-то "силовыми" полномочиями, они и сами друг друга не очень различают: кто тут ОМОН, кто УБЭП, кто ФСБ или еще как-то, кто просто пожарная охрана, и все они в прямом и переносном смысле носят маски. В моем понимании "мент" - это явление, означающее, что в данный момент в данном человеке, который носит какие-то погоны (или даже не носит погоны, но у него есть государственное удостоверение), победили жестокость и жадность, победило зло. Но все равно бороться надо не с человеком, бороться надо со злом - а оно в каждом из нас сидит, и во мне тоже.
- Выходит, вы тоже немного мент?
- Ну, нет, я нисколько не мент, ведь у меня никогда не было государственных полномочий, не говоря уж о возможности, допустим, посадить кого-то в тюрьму. Я частное лицо и с ментами воюю тоже как частное лицо. К чему и призываю других: когда нас будет много, это будет уже называться гражданское общество - в гражданском обществе такие ментовские безобразия невозможны.
- "Новая газета" стала первым российским изданием, которому Дмитрий Медведев дал интервью. Это его инициатива была?
- Это была не наша инициатива. Почему он выбрал нас? Хочется верить, что просто потому, что мы такие честные и хорошие ребята, иногда думаем о том, что происходит в стране, и говорим всегда ровно то, что думаем. Мы же не какая-то фронда только ради того, чтобы ругать власть. Если нам по пути, то почему не вместе? Я думаю, что Медведев  - из интеллигентной семьи и настоящий юрист, не "мент", не "силовик", и эти черты биографии не прошли у него бесследно. Он много говорит о суде, и в этом для меня есть какая-то надежда. Если в России будет настоящий, независимый суд, болезнь ментовщины сама по себе пройдет.