|
|
Максим Кальсин: Однажды я понял, что хочу быть режиссером
САМАРА, 19 июля (Корр. АНН Ксения Аитова). Максим Кальсин начал сотрудничать с Самарским театром драмы им. М. Горького с этого сезона. Режиссер недавно закончил Школу-студию МХАТа, ставил спектакли в Москве, Екатеринбурге, Магнитогорске.
На самарской сцене минувшей весной выпустил две постановки: "Пианино в траве" по пьесе Франсуазы Саган и "Бумажный патефон" Александра Червинского. В первом спектакле задействованы ведущие артисты театра - Алла Коровкина, заслуженные артисты России Владимир Гальченко и Александр Амелин, Елена Лазарева, Александр Марушев и другие. "Бумажный патефон" открыл самарской публике новые имена молодых артистов - Евгении Аржаевой и Михаила Сидаша.
Максим Кальсин пришел к театру после долгих поисков. В прошлом - аспирант истфака МГУ, в прошлом - хозяин книжных магазинов в Москве, в прошлом - студент ВГИКа, теперь он - выпускник Школы-студии МХАТа, ученик театрального мэтра Камы Гинкаса. Человек необыкновенного обаяния, который не боится каждый раз снова и снова покидать накатанную колею своей жизни. "Театр - квинтэссенция реальности" - В детстве Вы мечтали стать актером? - Нет, я мечтал стать ученым - историком или археологом. Но поскольку я родился и вырос в маленьком городке, то мечту нельзя было осуществить сразу. В конце концов, с шестой попытки, уже после армии я поступил в МГУ и закончил исторический факультет. Правда, археологом я так и не стал, хотя в раскопках участвовал много раз, а стал источниковедом. Это такая наука для историков-пахарей, которые не выдают блестящие концепции на-гора, а разбираются в методологии и тому подобных не самых увлекательных вещах. - На какую тему был диплом? - А вот тема диплома, поскольку я человек вообще какой-то пограничный, была философско-культурологической: "Движение евразийцев первой половины 20-х годов ХХ века". Это первая волна русской эмиграции - кн. Трубецкой, Сувчинский, Савицкий, Эфрон, кстати, муж Цветаевой… Я должен с некоторой гордостью сказать, что писал диплом в 1994 году и был одним из первых, кто прикоснулся к этой теме - конечно, в варианте студенческой работы. Я сидел в Ленинке, когда только-только открылся спецхран, читал эти желтые, рассыпающиеся в руках газеты 20-х годов… - После была аспирантура? - Я сдал несколько кандидатских минимумов, даже начал писать диссертацию - но не дописал. - Что случилось? - Случилось то, что параллельно я занимался книжным бизнесом. У меня был собственный книжный магазин "Эйдос" - довольно известная культурная единица в 90-е годы. Вообще это был второй частный книжный магазин в Москве и, я думаю, в России тоже. Этот культуртрегерский бизнес меня захватил, и с историей я стал потихоньку прощаться. - Это был не только книжный бизнес, но и создание интеллектуальных клубов? - Даже не столько бизнес. У меня было в общей сложности пять книжных магазинов, и один из них - "Скарабей" - был своеобразным клубом, сродни тому клубу "Бумажная луна", который создали в Самаре. Но в Москве середины 90-х такой клуб, конечно, не выжил. - В какой момент что-то щелкнуло, и Вы решили стать режиссером? - Знаете, это сцепление разных обстоятельств, в основном сугубо личного характера. Я не был театральным человеком, но был киноманом… - На Вас просто написано, что Вы интеллектуал-киноман! - Как интеллектуал я, думаю, уже полинял, но насчет киномана совершенно верно. Я пытался писать эссе, статьи, работал на Радио России у замечательного поэта Димы Воденникова. Для его программы "Своя колокольня" я писал эссе якобы "по поводу книг", но на самом деле по поводу всего. Естественно, я обожал кино, дневал и ночевал в Доме Кино Наума Клеймана. А потом случился чудовищный внутренний кризис, годичная депрессия, которую страшно вспоминать. Я понял, что занимаюсь не тем, что мне нужно менять судьбу. Пошел - и с первой попытки поступил во ВГИК. Я ничего не знал о том, что есть какие-то туры, отбор…
Начал учиться в мастерской Карена Георгиевича Шахназарова. Я не знал, кем мне надо быть. Я не мечтал, что буду кинорежиссером. Кинорежиссер - это Ангелопулос, Киарастами, Вендерс, Херцог, Феллини… И я - Кальсин Максим Георгиевич, директор "Эйдоса". Я просто понял, что мне нужно быть в искусстве - кем угодно - взял и поступил во ВГИК. А куда мне было идти, в артисты? Мне было уже 28 лет. Я поступил в мастерскую Карена Георгиевича Шахназарова, проучился три года, после чего понял, во-первых, что хочу быть режиссером, во-вторых, что мне нужно в театр. После этого я поступил в мастерскую Камы Мироновича Гинкаса в Школу-студию МХАТ и стал учиться на театрального режиссера.
- Почему все-таки театр? - Если отвечать искренне, то здесь две причины. Одна - психологическая, другая - мировоззренческая. Во-первых, кино - не мое дело просто по психосоматическому устройству. Кино - дело предельно одинокое, маньячное. Я снял два короткометражных фильма, и понял, что не выдерживаю этого процесса. Мне нужно что-то более живое, коллективное. Во-вторых, как это ни странно, я вдруг постепенно как-то стал чувствовать, что кино - это игрушка, которой всего 100 лет. Игрушка человечества. Иногда приносящая бешеные деньги, иногда потрясающе красивая и чарующая. А театр - это реальность. Квинтэссенция реальности. И театру, в отличие от кино, много тысяч лет. - Вы заканчивали мастерскую Камы Гинкаса… - Кама Миронович Гинкас - ученик Георгия Александровича Товстоногова, гениального режиссера, ярчайшего представителя школы русского психологического театра. Я - ученик Камы Мироновича. А русский психологический театр сыграл в мировой культуре такую же значительную роль, как и русская классическая литература. - Вы же ставили современные пьесы, хэппенинги, участвовали в фестивалях новой драмы - и все равно считаете себя представителем школы русского психологического театра? - Для меня школа русского психологического театра - это точность, цепкость, мелкость проработки и растворение режиссера во всем теле спектакля. Это не гениальная метафорическая режиссура Някрошуса... - Как Вам, кстати, Някрошус? - Он интересен, но это не моя школа. Я посмотрел "Гамлета" и "Отелло". Я был потрясен "Гамлетом", это был шок. Такой силы, такого адекватного изложения Шекспира я никогда нигде не видел. На шекспировских спектаклях Някрошюса я испытываю практически такие же чувства, как и те, когда читаю самого Шекспира. Для меня в театре на первом месте - Поэт, драматург. В театральных афишах ведь не пишут режиссера, а пишут драматурга, и это правильно. Написать пьесу - это чудовищно сложно. Я пытался писать пьесы, но, слава Богу, отказался от этого. "Франсуаза Саган - это квази-Чехов" - Сегодня Вы смотрели "Пианино в траве" из зала? - Да, это моя обязанность. Спектакль - это ребенок, который должен как-то пожить, побыть. Какое-то время я должен быть рядом. Исправить в нем уже ничего нельзя. Просто у каждой постановки своя судьба: какая-то успешна на фестивалях, какая-то собирает полные залы в своем театре, какая-то - выкидыш ... - Какая судьба у Вашего спектакля? - Здесь он будет хорош, он нужен этому городу и этому театру. - Кто выбрал для постановки пьесу Франсуазы Саган? - Мы выбрали ее вместе с Вячеславом Алексеевичем Гвоздковым. Когда я приехал, присмотрелся, мы стали предлагать друг другу разные пьесы, но никак не могли сойтись. Когда дошли до Саган, я вспомнил свои ощущения семнадцатилетней давности. Меня тогда пронзила ее проза, пьес я не читал. Это Шопен, если подбирать музыкальную аналогию. Это поразительно человечно, точно, изумительно искренне и красиво. Я понимаю этого человека, знаю, о чем ее произведения. Тем более, что в этом театре шли два спектакля по Саган, и мы решили сделать трилогию. - А подбор актеров? - Это тоже совместное дело. Вячеслав Алексеевич подбирал актеров, я смотрел, насколько они подойдут. Не обошлось, конечно, без конфликтов: я же чувствую спектакль и лучше знаю, кто должен сыграть эту роль...
- Вы одели Жана-Лу в яркий костюм, отделив тем самым от других героев. Он настолько другой?
- По-моему, хорошо, что даже зрительно создается ощущение его чуждости. - Приходит такой всем довольный циник, и в тоже время что-то не то, Жан-Лу не прост, в нём есть объём, своя боль, он в какие-то моменты вызывает сочувствие… - Это прекрасно, что возникают такие сомнения! Значит, у могучего артиста Александра Амелина получилась эта роль, а у меня получилось его направить. Потому что у каждого - своя правда. Да, для них он слон в посудной лавке, который все топчет. Но он любил эту женщину, он знает ее жестокость! И кто имеет право задавать ему такие вопросы? У всех остальных не было с ней таких отношений! Конечно, был какой-то роман с Анри, были какие-то странные дружеские отношения с Луи (мучительные для Луи и несерьезные для Мод). А Мод и Жан-Лу из-за своих чувств поменяли свою судьбу! Что такое для Жана-Лу приобрести за двадцать лет эти 10 миллиардов в 60-е и 70-е годы в Бразилии? А это значит, что он начинал с торговли наркотиками! А значит, сидел в какой-то страшной бразильской тюрьме, и у него в жизни было такое, что им всем и не снилось! У него своя правда. И в то же время, конечно, он жесток, он упивается своим триумфом, убивает Мод...
- Прямо Лопахин! - Конечно! Я говорил своим артистам: "Пианино в траве" это квази-Чехов! Просто Чехов - гений, он зарядил патроны на 100 лет вперед. В Мод тоже есть что-то от Раневской, что-то Аркадиной. "У меня нет дома" - Насколько Вам самому близка история об утраченной молодости? - Для меня этот спектакль - прощание с молодостью. И Маллиган, играющий Шопена на саксофоне, конечно, играет мою музыку. У меня связано с ней то личное, что происходило 15 лет назад в Москве. Но оно прошло, и дальше будет что-то другое. - А персонажи, которые уходят в зал, уходят в реальность? - Я на спектаклях смотрю в зал, потому что на актеров смотреть уже не могу, и вижу, что этот трюк читается, чувствуется: все актеры попадают в себя - им всем по 45 лет... Все они двадцать лет жили, играли и старели на этой сцене, кроме Саши Марушева. И то, что в конце происходит такой парад клоунов (Феллини тут, конечно, мне помог) - это конец 20-летнего спектакля. Мне хочется, чтобы дальше был другой этап. Я уже перед последними прогонами понял, о чем делаю спектакль. Ну, а то, что Марушев не уходит и не остается - это правда. Ему нужно войти в этот театр, пока он на границе. Алла Коровкина - замечательная актриса и фантастически красивая женщина, - не уходит, потому что я пытаюсь продолжить ее 20-летний раскат. - Многие актеры в этом спектакле выступили в необычных для себя амплуа. Сложно было с ними работать? - Тут всё и проще, и сложнее. Во-первых, я никого из них не знал, во-вторых, никогда за свою короткую профессиональную жизнь (это мой шестой спектакль) не сталкивался с таким опытом академизма, в плохом и хорошем смысле. Уже в процессе работы я куда-то попадал или не попадал - началась моя игра с театром. - География Ваших постановок впечатляет: Москва, Екатеринбург, Магнитогорск... Кем Вы себя считаете в плане географии, где ваш дом? - Это сложный, больной и абсолютно открытый вопрос. Я родом из Торжка, служил в армии, год жил в Питере, пятнадцать лет - в Москве. А потом я поехал по России. Кто я? Я не знаю. У меня пока нет дома. У меня есть дом в деревне, который мы построили своими руками с отцом и где сейчас живут мои родители. Пока я из деревни Боровое Торжокского района Тверской области.
|
Дизайн и поддержка: Interface Ltd. |
|