"Мы не можем претендовать на место среди развитых государств"

Русский Журнал: Для чего и как возник журнал "Логос"?

Валерий Анашвили: Когда-то в начале 90-х один мой приятель, искренне желая добра, укорял: "Валера, будьте оригинальны, не издавайте журнал!" Быть оригинальным оказалось сложно. Уже на первом курсе философского факультета МГУ мысль создать собственный, независимый ни от каких государственных и официальных инстанций, большой настоящий журнал стала неотвязной. Тематически он должен был находиться на пересечении между философией и литературой. Почему "философией", понятно: после первых же лекций Геннадия Майорова, Александра Доброхотова, Михаила Гарнцева и Александра Грязнова однажды возникшее ощущение, что философия может быть одновременно и "строгой наукой", и "жизненным проектом", уже не отступало. А литература... Тогда все так или иначе "занимались литературой". Мы с моим другом и одноклассником Алексеем Снигировым еще со школы состояли в клубе любителей фантастики при журнале "Техника молодежи", писали какие-то глубоко подражательские рассказики (естественно, в духе Булычева), начинали даже некий роман (естественно, в духе Стругацких) и издавали рукописный журнал "Щас" (а кто в первой половине 1980-х не издавал свой рукописный журнал?), безобидно-хулиганский, веселый и абсолютно девственный в политическом смысле, за который, впрочем, меня сурово отчислили со второго курса МАИ. Кто-то из студентов читал его во время занятий, лектор увидел, отобрал и отнес в ректорат как "подрывную литературу", и проректор пугал меня, если не одумаюсь, первым отделом и судьбой Солженицына. (Если бы я тогда знал, кто это, приступа мании величия было бы не миновать, но, беда, Солженицын не писал научно-фантастических рассказов, а значит, знать мне его тогда было необязательно.) Но это был позитивный разворот судьбы.

После армии, где я писал для замполита части его дипломные работы про Гегеля и Маркса (в каких академиях у них, у замполитов, было принято учиться?), оказалось возможным поступить в МГУ (тем более на философский факультет). Там на первом курсе я с новыми университетскими друзьями и затеял журнал. Это были студент с журфака Михаил Павлов и студент-филолог Олег Лещук, которые, и здесь я возвращаюсь к "литературе", конечно, лучше меня разбирались в современном литературном процессе. Правда, это не повлияло на вопиющую безвкусицу выбранного нами названия: "Инсайт", с подзаголовком "философско-литературный журнал". Для первого номера я абсолютно самопально перевел кое-что из Кьеркегора, заказал кому-то перевод из Ансельма Кентерберийского. (Что было интересно романтически настроенным студентам? Конечно же, фрагмент о "свободном выборе", ведь это был 1987 год, на дворе витал дух свободы!) Попытался организовать перевод Хайдеггера, закончил статью о "философии" в творчестве Николая Заболоцкого. Таня Малкина, знаменитая ныне журналистка, написала по моей просьбе прекрасное эссе о Лоуренсе; еще один наш приятель сделал фантастически интересное интервью с Дмитрием Александровичем Приговым (это было, наверное, лучшее интервью Дмитрия Александровича). В "Инсайте" предполагалась публикация литературных опытов наших друзей и знакомых. (Многие, например Георгий Носков или сам Олег Лещук, стали затем довольно известными литераторами, их с удовольствием печатали и у нас и на Западе.) Были подготовлены статьи о Набокове и Толкиене, а Лещук раздобыл для первого номера творения Льва Рубинштейна и два рассказа тогда еще вполне андерграундного Виктора Ерофеева. Один из них назывался "Мать". Вот это и было, что называется, началом конца. Вы можете представить, какой меня обуял ужас, когда я его открыл: рассказ совершенно порнографический - там замечательно пародируется горьковская "Мать", но происходит это на фоне беспрерывного и разнообразного инцеста между матерью и насилуемым ею сыном.

Итак, я оказался перед выбором: если мы печатаем этот рассказ, мы немедленно становимся известным литературным журналом (насколько я помню, тогда ни "Часы", ни "Митин журнал", ни другие не издавались типографским способом, только в виде машинописных копий) и сразу же выходим на передний край современного литературного процесса, но ни один "серьезный" философ со мной больше никогда и ни о чем разговаривать не будет. Мог ли я тогда представить себе убеленного сединами профессора, моего преподавателя, печатающего у нас свою статью о какой-нибудь "интенциональности", а при этом на соседней странице самым неприличным образом из ерофеевского рассказа торчит слово "х..."? Картина не складывалась. И я сделал выбор в пользу философии, отказавшись напечатать этот рассказ (кстати, в дальнейшем, уже в "Логосе", мы с удовольствием печатали статьи Виктора Ерофеева или рецензии на книги по обсценной лексике, и ничего страшного при этом не происходило, стилистически журнал оказался более гибок, чем мне это казалось в самом начале). Конечно, мои друзья обиделись, и наш философско-литературный тандем распался, так и не осуществившись. Мы еще сохраняли некоторое время дружеские отношения, но журнал остался на мне.

Новых единомышленников я нашел уже среди однокурсников на философском факультете - Бориса Межуева, Олега Никифорова, чуть позже Алексея Козырева, но главным образом Игоря Чубарова, занимающегося тогда русской философией, с которым мы и начали работу над новым проектом журнала. Журнал сменил название, став "Логосом", изменилась концепция, но подзаголовок остался - при этом за всю историю существования в нем было напечатано не более десятка собственно литературных произведений, да и то, можно ли считать таковыми тексты ОБЭРИУтов или Жан-Поля... А более внимательное отношение к мнению и научным предпочтениям авторитетных для нас преподавателей избавило журнал от философической ювенильности "Инсайта", заставив продуктивно сконцентрироваться на феноменологии, качественной истории философии и академической традиции дореволюционных русских философов. Первый номер вышел в 1991 году, когда мы учились уже на четвертом курсе.

РЖ: Когда произошел раскол на философско-литературный журнал "Логос" и философский журнал "Логос"?

В.А.: Традиционно для России, мы все о "расколах"... В 1997 году. Напомню, что с 1991-го по 1996 год вышло всего 8 выпусков "Логоса". То есть фактически мы делали не журнал, а ежегодник. Сил на более интенсивную работу над журналом не хватало, мои соредакторы в большей степени (как мне тогда казалось) занимались собственными научными и издательскими проектами, а не нашим общим журналом, что заставило меня отказаться от такой неэффективной совместной деятельности. Тогда состав редакции изменился - вместо Игоря Чубарова и Олега Никифорова в журнал пришли Игорь Михайлов (жаль, ненадолго), Вадим Руднев, затем Виталий Куренной, а если говорить о последних годах, то еще Руслан Хестанов и Александр Бикбов. В таком составе в 1997 году мы выпустили еще два номера. На этом история старого "Логоса" обрывается. В 1998 году мы с Модестом Колеровым решили делать большой интеллектуальный ежемесячный журнал, им стал "На посту. Культура/искусство". К сожалению, финансовый кризис августа-98 "закрыл" это начинание, но, как всегда, нет худа без добра. Я получил возможность возобновить "Логос" теперь имея опыт работы более интенсивной, чем "один выпуск журнала в год". В 1999 году вышло уже 12 номеров нашего философско-литературного журнала "Логос", потом периодичность мы подкорректировали до разумной, и теперь журнал стабильно выходит шесть раз в год. На этом фоне мне сложно говорить о "философском журнале "Логос" как состоявшемся конкурентном проекте, поскольку где-то на рубеже 2000-х годов ребятами было выпущено всего два или три очень неплохих номера, сосредоточенных на постмодернистской традиции, но потом разошлись и их пути. Так что теперь у нашего "Логоса" другие и, говорю с искренней печалью, очень немногочисленные конкуренты.

РЖ: Как вы представляете себя ваших читателей? На кого вы ориентируетесь?

В.А.: Изначально мы ориентировались на себя. Задача стояла простая: мы хотели быть квалифицированными философами, а для этого необходимо читать много соответствующей литературы. С такой литературой в годы, когда мы затевали наш журнал, было плохо, и мы понимали, что сами должны печатать то, что нам хотелось бы читать. Мы хотели делать журнал для таких, как мы, для философского сообщества, для людей, желающих быть в курсе современного состояния мировой философской науки.

РЖ: Для узкого круга читателей.

В.А.: Почему узкого? Тираж первого номера был пять тысяч экземпляров, со второго по четвертый - десять тысяч экземпляров, и все расходились без остатка. Если бы не коллапс общероссийской (и тем более общесоветской) системы книготорговли, журнал стабильно имел бы такой тираж. Ведь при советской власти философские факультеты готовили огромное количество кадров, один МГУ в год выпускал человек 200; философов было "создано" достаточно, потребителей хватало. Хотя в каком-то смысле да, в основном это был довольно узкий круг читателей, сугубо философский. Но постепенно представление о нашем читателе дрейфовало: теперь это (чувствую, как непроизвольно перехожу на рекламный тон) - представитель гуманитарного сообщества, человек, интересующийся как специальными научными исследованиями, так и общественной проблематикой, которая в "Логосе" может быть описана в рамках той или иной философской методологии - от проблем демократии в современном мире, анализа феномена современной войны или регионализации России до философии спорта. Представление это распространяется и на людей, создающих экспертное знание в области политической действительности. То есть - тешим себя мыслью - нас занимает не только научная среда. Но при всем разнообразии тем и интеллектуальных стратегий, которые реализовывались в журнале, для нас всегда стояла задача, не ограничиваясь "направлением" или "тематикой", искать и предъявлять современный философский язык, способный быть адекватным времени.

РЖ: Насколько полно ваше знание о читателе? Существует ли статистика, исследования, фокус-группы?

В.А.: К сожалению, журнал не настолько богат, чтобы позволить себе эти, безусловно, нужные вещи. Но за последние два-три года я неплохо изучил нашу аудиторию, потому что пришлось поездить по российским городам, университеты которых участвовали в выпуске журнала. Из представителей университетского сообщества эта аудитория в основном и состоит. Кроме того, на наш журнал подписаны 150 университетских и научных библиотек. Когда-то я связывался с заведующими некоторых из них, чтобы узнать, сколько людей читает журнал, и мне сообщали разные приятные цифры. Например, "Логос" в отделе периодических изданий научной библиотеки Саратовского государственного университета за период с января по октябрь 2002 г. выдавался 136 раз.

Вообще же нужно отметить, что в провинции и сейчас колоссальный голод на литературу, на периодику прежде всего. Это понятно: ведь форм создания научного сообщества существует пока всего две - очная коммуникация на конференциях и семинарах и заочная через журнал; без собственного издания не может существовать никакое научное направление. В России с этим ситуация остается непростая: крайне сложно назвать гуманитарное издание, которое - в том, что касается философии - работало бы с той или иной устоявшейся методологией. Ну, разве что эстетский "Синий диван", на котором устало, уже отходя от дел, прилег пост-постструктурализм, и ИФАНовский ежеквартальник "Эпистемология и философия науки", скучный до судорог и неинтересный, кажется, даже самому себе. Это крайне прискорбно, ибо не создается базы для нормального внутридисциплинарного развития. На философском факультете очень уважаемого Ростовского государственного университета некоторое время назад всерьез читался курс по Блаватской, в других местах в философию превращалась любая сектантская или мистическая ахинея - как такое возможно? А такое возможно потому, что не существует печатного органа, который регулировал бы по гамбургскому счету тот или иной научный дискурс.

Все возможно, поскольку не существует органа, который в режиме не навязывания, но предъявления (предъявления при этом системного, ответственного со стороны редакции и того сообщества, которое эта редакция представляет) дал бы свод "образцов", как нужно работать с тем или иным материалом, и предоставил бы критерии для исключения из научного сообщества тех, чьи мыслительные отправления не имеют научных оснований, тех, кто не соответствует принятым в данном сообществе языку и интеллектуальным стратегиям. (Замечу в скобках, что журнал - это всегда и некая языковая "стяжка" для страны. Научное сообщество неминуемо распадается на кафедры, факультеты или регионы, если нет общего для всех специфического языкового пространства, каковым, скажем, когда-то был марксизм. Ведь он позволял не только безраздельно господствовать идеологии, но и в любой точке страны верно понимать друг друга; например, понимать критику самого марксизма, ведущуюся Ильенковым или Петровым на общепринятом марксистском же языке. Пусть таких языков будет несколько, но только журнал позволяет в достаточной степени обозначить и разработать их семантику). Нет органа, через который могло бы осуществляться саморегулирование среды. Среда себя воспроизводит, и это с одной стороны плохо, потому что она оказывается консервативной, с другой - хорошо, потому что она защищает себя от псевдореволюционных умственных вспышек, которые чаще являются проявлением некоторого задорного интеллектуального перевозбуждения, а не научными революциями. Но очевидно, что без достаточного количества квалифицированных - множества "направленческих" и нескольких "общенациональных" - гуманитарных журналов нас ждет научный паралич. Впрочем, есть здесь и оборотная сторона. Недавно на одном из семинаров, где звучали подобные же стенания, что у нас, мол, нет журналов, а в Америке одних филологических журналов более двух тысяч, остряк и умница Саша Иванов резонно спросил докладчика: скажите, вот очень интересно узнать, а в чем разница между 547-м журналом и 1876-м? Должна быть мера. Но у нас до этой меры еще, простите, немерено...

РЖ: А 90-е годы, когда началось обильное заимствование современных западных философских методик, не случилось ли тогда научной революции? В одном из ваших интервью четырехлетней давности вы отозвались о происходившем тогда достаточно скептически. Не изменилось ли ваше отношение?

В.А.: Нет, менее скептическим оно не стало. Бессистемность издания западной философской литературы привела к тому, что был импортирован мертвый язык, на котором невозможно разговаривать ввиду отсутствия контекста. Один очень частный пример. Мы активно пользуемся понятием "модернизации", не имея представления о том, что это, собственно, такое. В годы "холодной войны" Западу потребовался идеологический противовес научному коммунизму, которым и стала теория модернизации. Она учит тому, что всякая развивающаяся страна так или иначе окажется на капиталистическом пути развития (ну, а мы говорили, что коммунистическом). Обосновывалась эта теория специально отобранными людьми, финансировалось все через госзаказ, были поставлены конкретные идеологические задачи... В 90-е годы эта теория, лишенная после победы в "холодной войне" мало-мальски актуальной идеологической составляющей, вместе с переводами пришла в Россию, и у нас тут радостно было решено, что это самостоятельное и самоценное научное направление. Если не знать, как возникают те или иные философские концепции, можно оказаться в неловком положении, обращаясь с ними как с последним словом науки или как с абсолютной истиной.

РЖ: Но ведь можно заимствовать метод и применять его к своей ситуации .

В.А.: В этом была бы польза. Но, скажем, феноменологический метод сложно заимствовать, прочитав одного Гуссерля. Его у нас перевели, а вот его учеников, за редким исключением, нет, и мы не понимаем, как этот метод работает, к каким сферам "реальности" и знания его применять и так далее. Ведь чистый Гуссерль - это уже давно "история философии", а вот некоторые его феноменологические последователи еще вполне функциональны и работоспособны, например, в социологии или теории искусства. Можно усвоить язык Хайдеггера - у нас целое поколение вдруг на нем залепетало, но вы не назовете мне ни одного современного яркого российского философа, который бы сейчас пользовался этим языком без риска быть насильственно госпитализированным.

РЖ: Но, с другой стороны, структурализм и постструктурализм дали яркие имена.

В.А.: Три-четыре человека, которые удосужились прочитать больше, чем у нас переводилось.

РЖ: Разве не было системы в деятельности издательства Ad Marginem?

В.А.: Была. Александр Иванов хотел воспроизвести и сделать максимально актуальным западный контекст, придать современное звучание философской классике... Но это довольно быстро закончилось. Движение по такому пути более невозможно: в 90-е годы книгоиздание поощрялось многочисленными грантами, сейчас этот источник едва ли не полностью исчерпан. А ведь только грант делает возможным долгий и тщательный процесс подготовки книги: перевод, редактура, комментарий. Я знаю, что Иванов готовил важные для него книги годами, да те же "Логические исследования" Гуссерля мы сами создавали немыслимые семь лет. Конечно, такие временные лаги уже где-то на грани абсурда, но в любом случае невозможно в рыночной спешке с ориентацией на норму прибыли качественно (а значит, неминуемо долго) готовить хороший перевод или откомментированное собрание сочинений.

Я допускаю, что есть люди, желающие издавать интересную им литературу, но они вынуждены рассчитывать на рынок, а рынок - это очень специальное явление. Я потому и закрыл недавно свое издательство "Дом интеллектуальной книги", что понял: отныне придется превращаться в коммерческое предприятие и действовать в соответствии со сложившимися рыночными условиями. Как и многие мои друзья, я хорошо знал, что собираюсь издавать, но о рыночных законах не знал ничего. Я не умею конкурировать с бизнес-волками, которые внутри больших издательств отводят сегмент под философию, издают халтуру и заваливают ею магазины. И вот мой прогноз: качественного академического книгоиздания мы лишились на пять-десять лет, пока не произойдут три вещи. Первое. Пока не восстановится нормальная система дистрибуции книг по стране (в том числе и усилиями таких крупных игроков, как АСТ или ОЛМА-Пресс, которые уже создают свои книготорговые сети, но пока без допуска в них продукции небольших интеллектуальных издательств. Надеюсь, это процесс обратимый и рано или поздно они позволят продавать в своих магазинах чужие книги). Второе. Пока фонды, государственные или частные, налившись углеводородными соками, не вернутся в систему интенсивной поддержки научного книгоиздания, учтя при этом ошибки и нелепости периода 90-х. Третье. Пока наши еще оставшиеся к тому времени дееспособными ученые не начнут зарабатывать (на одном месте работы!) столько, чтобы позволить себе в качестве неоплачиваемого досуга снова, как в советские времена, сидеть за письменным столом и для души годами что-то там себе филигранно переводить или комментировать. Только три этих фактора совокупно позволят нам на что-то надеяться. А пока что нас ожидает паллиатив - в сотый раз переизданный Ницше в мягкой обложке и на туалетной бумаге и, как завершение тенденции, переведенный непонятно кем и с какого перепугу условный Фукуяма.

РЖ: А что вы скажете о поле, в котором существует ваш журнал? Есть ли у вас конкуренты?

В.А.: Хотел бы уж сказать что-то отрадное, но... В нем совсем плохо. Поправьте меня, если я не прав: не существует практически ни одного журнала, специализирующегося в области философии и социальных наук, сходного по масштабам и задачам с "Логосом". Я могу назвать пару очень хороших журналов - "Космополис" и "Неприкосновенный запас", но, согласитесь, у них несколько другая ниша. В России как-то неправильно функционируют институции, в рамках которых должны создаваться подобные издания: даже имея возможность реализовать некий общезначимый проект, они этого не делают. На философском факультете МГУ тиражом в 300 экземпляров выходит "Вестник философского факультета", а ведь МГУ - это мировое имя. И журнал у него, значит, должен быть соответствующий, масштабный, если не мировой. "Вопросы философии", также как и "Философские науки", к сожалению, давно и намертво утеряли нерв современной гуманитарной журналистики, угрюмо и уныло возвращаясь к стилистике и тематике давно минувших дней. Я говорю это с болью, поскольку сторонник лозунга "больше журналов, хороших и разных". Но за нами я не вижу поколения, готового к аналогичным проектам.

Несколько лет назад группа студентов и аспирантов философского факультета МГУ делала журнал "Z" - вышло номера два. Энтузиазма ли не хватило, денег - не знаю, но журнал прекратился. И так повсеместно. Бумажные журналы не возникают, а если и складываются вдруг, то долго не живут, а Интернет пока с ролью журнала как коллективного организатора, унификатора и одновременно ответственного инноватора не справляется.

РЖ: А как выживали все эти годы журналы, подобные вашему?

В.А.: Выживали по-разному, а вот умирали все одинаково - истощалось финансирование. Вместе с нами в начале 90-х возникло несколько прекрасных независимых философских журналов - "Путь", "Начала", "Новый круг", питерский "Логос". Но где они все? Вообще, с той поры живы только наш "Логос" да неувядающее "Новое литературное обозрение" Иры Прохоровой. Первые годы мы сами как-то зарабатывали на содержание журнала, а потом нам просто повезло, в разное время мы получали финансовую поддержку МГУ, РГГУ, ГУ-ВШЭ, Академии гуманитарных исследований, ОНЭКСИМ-банка, фондов, от "ИНО-Центра" до "Прагматики культуры", неоценимую помощь оказывали друзья журнала - Модест Алексеевич Колеров и другие. Сейчас "Логос" выходит в издательском доме "Территория будущего", где, в том числе используя содержательные наработки и авторский потенциал "Логоса", а также свой издательский (все-таки я подготовил и издал более 100 книг) и переводческий опыт, я инициировал, а руководитель издательского дома Александр Погорельский поддержал десятилетнюю нашу совместную с ним книгоиздательскую программу "Университетская библиотека Александра Погорельского" с выпуском и бесплатной рассылкой в несколько сотен российских университетских и научных библиотек фундаментальных книг по гуманитарным дисциплинам.

И все-таки для иллюстрации, если позволите, как тогда выживали журналы. Первый номер "Логоса" я смог выпустить вообще без каких-либо финансовых затрат, лишь немного отщипнув от стипендии. Одного своего друга и одноклассника, уже упоминавшегося Алексея Снигирова, я попросил перевести неизвестные тогда по-русски две сказки Толкиена "Кузнец из Большого Вуттона" и, если я правильно помню, "Лист работы Ниггля", другого - Сергея Жегло, ныне арт-директора журнала "Эксперт", - попросил сделать к ним иллюстрации. У знакомых на каком-то "импортном" компьютере (который тогда стоил с автомобиль) мы все это сверстали, получилась замечательная книжка, потенциальный бестселлер с великолепными картинками. Все это было сделано бесплатно, просто из дружеского расположения и для собственного удовольствия. Потом я взял готовый к печати макет и отдал некоему знакомому издателю, который за это профинансировал выпуск пятитысячного тиража нашего "Логоса" (а цены в полиграфии тогда были еще советские, можно сказать, дармовые). Вот примерно таким образом вначале все мы и выживали. Помните волшебное слово тех времен - "бартер"?

РЖ: Каковы перспективы общественно-политической журналистики в России? Не видите ли вы там движения по кругу, есть ли положительная динамика, то есть продуктивное обращение к тем или иным темам, а не бесконечное их обсуждение?

В.А.: Есть. Это очевидно по "Прогнозису" или тому же "Космополису": там прикладывается много сил для того, чтобы открывать новые смысловые пространства. И "толстых" журналов в общественно-политической сфере много, что прекрасно. Для меня это звучит как музыка: "Отечественные записки", "Полис", "Политический класс", "Главная тема", "Апология", "Вестник аналитики", "Мир перемен", "Стратегический журнал", "Общая тетрадь", "Сообщение", "Стратегия России", "Россия в глобальной политике", "Интелрос", "Вестник Института Кеннана в России" и т.д. и т.п.

РЖ: Появляются ли новые авторы и откуда они появляются?

В.А.: У нас отечественный авторский коллектив каждого номера обновляется в идеале процентов на двадцать-тридцать. Очень интересные люди есть в регионах, и я горжусь тем, что мы вводим их, так сказать, в общероссийский оборот. Есть они, разумеется, и в Москве. В основном их поставляет университетская среда, хотя на стыке науки и публицистики тоже возникают молодые, талантливые, хорошо пишущие люди. Для меня, кстати, очень важно, чтобы текст стилистически полностью подходил для "Логоса": крайне маловероятно, что мы напечатаем статью со словами "Аристотель, великий древнегреческий философ...". Между тем эта кошмарная советская диссертационная стилистика продолжает торжествовать, и нам часто приходится отказывать авторам именно потому, что не годится их письмо. Кстати, недавно я собирал полную библиографию "Логоса" за пятнадцать лет и подсчитал, что всего мы напечатали статьи 190 российских авторов. Не знаю уж, много это авторов или мало.

РЖ: Вы четыре года назад сказали, что "в философии скучно". Сейчас тоже скучно?

В.А.: Поколение моих учителей - людей, сформировавших целую эпоху, - постепенно уходит, и новых сильных фигур, таких как Валерий Подорога, Виктор Молчанов, Владимир Бибихин, не возникает. Да, появились Вадим Васильев, Виталий Куренной или Михаил Ремизов, но остается ощущение, что среда для нормального развития требует большего. О причинах мы уже говорили: нет школы, нет периодики, нет нормального информационного пространства. Мы просто как-то уже привыкли "перебиваться с камушка на камушек" - да, много чего есть почитать, да, проводятся конференции, да, в вузы конкурс. Но сто и т ли за этим, так сказать, персональное научное счастье и устроенный научный быт? Будучи студентами, мы проводили в библиотеке по три, четыре часа каждый день, по-другому было не принято . Современный студент проводит в библиотеке один час в месяц, и то он приходит туда лишь затем, чтобы скачать из Интернета очередной реферат. Специалисты экстра-класса в таких обстоятельствах не возникают. Мы просто скоро утратим дееспособное научное сообщество; необходимо, повторю я в сотый раз, массированно делать журналы, заполнять книгами библиотеки и возвращать студентам навыки чтения. Это, конечно, выглядит как чистая декларация, но здесь не место углубляться в технологии. Александр Филиппов выдвинул такой тезис: страна не может претендовать на место среди развитых государств, если в ней нет нормальных библиотек. Мы как раз из таких, и, как бы мы ни раздували щеки из-за высокой цены на нефть или наличия у нас президента, умеющего делать строгое лицо, без этого мы не сможем быть цивилизованной страной.

Беседовал Дмитрий Харитонов