Роль Университета пока еще велика

Ольга Попова

Русский Журнал: МГУ: формула присутствия СЕГОДНЯ в образовании, в культуре (в политике) и в Вашем личном профессиональном измерении (в вашей жизни и в работе)

Ольга Попова: МГУ все еще играет большую роль, хотя я, к сожалению, предполагаю, что она будет уменьшаться. Но на сегодняшний день это все еще очень хорошее образование, видимо, лучшее из существующего здесь. Я всегда, когда бываю в других странах в силу своей профессии, интересуюсь университетами. Я, конечно, говорю о своей кафедре, я не могу говорить от имени всего МГУ, я - это исторический факультет и кафедра истории искусств. Считаю, что у нас образование много лучше, чем на таких же кафедрах в европейских университетах. Это серьезный мой постулат. Так что роль МГУ большая, до сих пор большая. Выпускники МГУ, конечно, очень разные люди, всегда есть кто-то преданный тому, чему он учился и наукам, а кто-то совершенно зря там пребывает, и я говорю о лучшей части выпускников - роль их в науке очень серьезная. Я говорю не только о своем поколении, я довольно пожилой человек, а о своих учениках, вполне молодых, о той поросли искусствоведов-византинистов, которые будут играть и уже играют серьезную роль в гуманитарной науке.

РЖ: Есть ли сегодня МГУ-шная среда, субкультура? Как она существует, где ее границы обнаруживаются? Что существенно изменилось за последние 10-20 лет?

О.П.: Существует. Я говорю о своей профессии, и не могу говорить о физиках, математиках и биологах, поскольку просто не знаю. Говорю о гуманитарной среде - историки, искусствоведы и филологи. Существует, и очень даже ярко выраженная. Например, ежегодно у меня проходит специальный семинар в МГУ, посвященный проблемам византийского искусства. Это целое большое византийское событие, византийский, назовем так, клуб. Потому что приходят не только студенты и аспиранты, но и те, кто давно кончил МГУ, но все еще имеют связь со свой альма-матер, и этот наш семинар - это сбор византинистов всех поколений. Это очень конкретный пример. Но должна добавить, что я говорю с уверенностью лишь о близкой мне профессии. Как обстоит дело в других сферах - я просто не знаю. Собираются ли, например, экономисты, связаны ли они между собой, или юристы - понятия не имею. Но у гуманитариев, особенно византинистов и медиевистов одной сферы - конечно, это существует.

РЖ: Что для вас сегодня остро актуально в вашей сфере гуманитарного пространства/(в вашей отрасли гуманитарных знаний), русского(ой) и не только? Намерены ли вы соотносить с этим пониманием ближайшие и долгосрочные научные исследования?

О.П.: Я историк искусства, причем не сегодняшнего, а древнего, а исторические задачи всегда одинаковы - это исследование и изучение всего, чего можно, что бы объяснило исторический процесс. Вообще задача - понимание исторического процесса, и так как я имею дело с искусствознанием, с искусством, то это - образы. Понимание содержания образов средневекового искусства, а через них - мышления людей того времени. То есть идей, содержания этого искусства. Это очень интересно, это процесс, в который нужно вникать, и на пути очень много задач и трудностей. Как я связываю это с современностью? Мой предмет не современен, но понимание прошлого, я уверена, совершенно необходимо людям для того, чтобы понимать сегодняшнее. Это не все осознают, но это так. Корни-то там. И вообще вся человеческая история - это единое целое, у него есть подъемы, есть провалы, так что знать историю очень полезно всем. А узнается это, конечно, через исследователей. Так что я вижу большую актуальность задач.

Русский Журнал   / Обзоры / Образование
www.russ.ru/culture/education/20050126_mr.html

"Не стоит крушить проверенную временем систему"
Мария Реформатская

Дата публикации:  26 Января 2005

Русский Журнал: МГУ: формула присутствия СЕГОДНЯ в образовании, в культуре (в политике) и в вашем личном профессиональном измерении (в вашей жизни и в работе).

Мария Реформатская: Я могу говорить только о той профессии, которой я занимаюсь, но мне кажется, что как это было до сегодняшнего времени и в еще более ранние времена, - подготовка МГУ представляет собой школу очень высокого уровня. Об этом можно судить и по репутации выпускников Московского Университета в пределах страны и в пределах Москвы (это все-таки самый сильный город), и за рубежом, насколько мне известно. И уезжающие навсегда, и выезжающие на конференции специалисты обычно производят очень крепкое впечатление. Это вызвано тем, что у Университета (особенно в его гуманитарном секторе), несмотря на все перипетии истории, самыми, пожалуй, устойчивыми были традиционные системы образования, которые основаны на принципах немецко-русской школы, дающей очень широкое систематическое образование, создающее фундамент, который позволяет затем аннексироваться в более узких вопросах и в более конкретных профессиональных задачах. Таковы мои впечатления на сегодняшний день.

Поскольку я преподаватель Университета, эта работа, естественно, заполняет большую часть моего времени, хотя я занимаюсь в других местах еще и другими проблемами. Это одна из очень важных сторон моего существования. Если это интересно, то я себя мыслю не столько как весомую научную фигуру (здесь есть и более значительные и сильные личности), сколько как осуществитель такого вот просветительского начала, очень важного для преподавания на начальных курсах Университета, и этим я более всего занимаюсь и отдаю мое время, душу и профессиональные познания. И в какой-то мере продолжаю тот просветительский путь, который был намечен моим дедом, преподававшим химию. Такая же просветительская основа лежала и в педагогической деятельности, правда, весьма ограниченно связанной с Университетом (больше с другими вузами), моего отца - лингвиста Александра Александровича Реформатского.

РЖ: Есть ли сегодня МГУ-шная среда, субкультура? Как она существует, где ее границы обнаруживаются? Что существенно изменилось за последние 10-20 лет?

М.Р.: За последние 20 лет, может быть даже больше, произошел, конечно, очень заметный процесс изменения атмосферы в Университете, который имеет и положительные сдвиги, и, конечно, ущербную сторону. Положительная сторона заключается в том, что целый ряд разделов преподавания истории искусств чрезвычайно расширился и углубился, это касается в основном такого рода разделов академического образования, которые испытывали в наибольшей степени трудности в цензурном плане и идеологический зажим.

Я имею в виду широкий раздел медиевистики, которая у нас пользуется чрезвычайной популярностью, особенно расширенный курс истории Византии, а также - западных Средних веков и особенно древнерусского искусства. Второй очень важный раздел - изучение искусства ХХ века, которое в наибольшей степени страдало от ущербности. Эти два направления сейчас составляют очень важную краску, определяющую общую атмосферу университетской жизни, которая проявляется и в специальных семинарах, и в защите дипломных работ, и при организации общих московских и общесоюзных конференций. Специалисты, которые формируются в этих областях, задают тон научного веса и научного интереса.

Для меня есть еще и вызывающая сожаление сторона в том, что благодаря очень большой дифференциации по специальностям, часто очень узким, требующим особой подготовки, теряется ощущение широты специалиста, основанной на эрудиции и на общем культурном подходе. Поэтому сейчас, мне кажется, в какой-то мере не хватает людей активного широкого охвата, хотя это в какой-то степени и компенсируется очень важным направлением, охватившим все гуманитарные науки, которое можно было бы назвать историко-культурным. Это не совсем то, что представляла собой широта специалистов старого поколения, а скорее - движение по тем дорогам, которые были определены в филологии лотмановскими трудами, - это выстраивание в равнозначный ряд явлений как магистрального, так и маргинального характера, что создает очень широкую картину. Здесь есть один очень существенный ущерб, и в истории искусств особенно - выбор магистрального пути связан с неким коллективным суждением по прошествии определенного времени, которое совершило выбор произведений по качеству. А это качество - удивительная концентрация художественного процесса и высказываний о жизни, которые могут быть в индивидуально-персональном виде высказаны. А когда к этому присоединяются вещи второго сорта, побочные явления культуры, то значение этих концентрированных авторитетов, этих вершин, этих монбланов несколько слабеет, и к ним ослабевает интерес. Поэтому сейчас в связи с дифференцированностью специализаций идет огромный поток работ по вещам, которые могли бы быть все-таки либо прикладными, либо составлять обочину главного процесса истории искусства.

Еще насчет университетской среды: сейчас готовится реформа Университета, и по счастью наши руководители на высоком уровне, ректорат и факультетское представительство, не сторонники этих реформ - Университет должен отличаться от других ВУЗов. И лучше всего не крушить ту систему, которая складывается. Тем более, что, как я уже говорила, эта система выдержала очень тяжелое испытание временем. И все-таки лучшее сохранилось, вопреки тому, что представляла жизнь в соответствующие времена. Сейчас, когда кажется, что времена либеральные, усреднять университетский порядок, делать его более стандартным - значит лишать его тех устоев и традиций, которые, собственно, и выделили его вполне справедливо в число таких вот авторитетных школ.

Это касается и единого государственного экзамена, и прочих реформ, которые обсуждаются и предлагаются. И есть еще второй вопрос, который тоже очень актуален в современном состоянии Университета - переход на платное образование. Дело в том, что, естественно, Университет заинтересован в платных студентах, потому что мы живем в условиях коммерческого времени, но очень часто эти кандидатуры оказываются не готовы для прохождения университетского курса. И число подобных студентов с каждым годом растет. Я бы сказала, что увеличивается полярность студенческого состава. Уменьшается число сильных, хорошо подготовленных и активно занимающихся студентов, и увеличивается среда, которая себя готовит не столько к профессиональной жизни, для которой и нужно университетское образование, сколько для современных актуальных коммерческих потребностей: работа в галереях, работа на аукционах, работа на рынке антикварных произведений. Таковы мои общие впечатления.

РЖ: Что для вас сегодня остро актуально в вашей сфере гуманитарного пространства/(в вашей отрасли гуманитарных знаний), русского(ой) и не только? Намерены ли вы соотносить с этим пониманием ближайшие и долгосрочные научные исследования?

М.Р.: Я могу сказать в особенности о том разделе, который более всего мне близок - искусство Древней Руси и медиевистика. Здесь, с одной стороны 6 переживается очень большой сдвиг по сравнению с годами моей молодости, когда слово "Богородица" мы должны были писать с маленькой буквы и мой руководитель говорил мне, что нам дадут по кумполу, если мы этого не сделаем в дипломе. Сейчас очень многое изменилось. И можно свободно говорить о религиозном содержании древнерусского искусства; второе - мы можем говорить о связи с Византией и другими средневековыми странами, не боясь, что нас могут упрекнуть в космополитизме. И третья сторона, мы можем не бояться говорить о художественных сторонах искусства, что, собственно, и является первоочередной задачей искусствоведа. Но на смену этим высвобожденным направлениям, которые, безусловно, завоевали место в современной науке о древнерусском искусстве, приходит, пожалуй, новая опасность - диктат церкви, который заставляет отступать от самого существенного в суждениях искусствоведа - от качественных оценок. При этом, безусловно, возникают отступления и от исторических оценок - вывод произведений религиозного культа из исторического контекста. Сказать что-нибудь о том, что слабо представлено в художественном плане из произведений алтарной живописи, или настенной живописи, или архитектурных зданий в виде часовен или церквей - это может вызвать в некоем широком кругу порицание. И эта сторона меня очень пугает, потому что получается так, что искусствоведение подменяется иногда чересчур обширными богословскими толкованиями, которые в разделе комментариев преобладают над непосредственно мыслью историка искусства.

Я пытаюсь, каждый раз, когда пишу что-нибудь или выступаю устно, особенно в студенческой аудитории, строить свою работу на основе тех профессиональных принципов, которые были мне внушены очень высокой школой моих учителей. Они учили ставить глаз и предлагали исторические оценки всегда независимо от того, какого рода и какого содержания произведения, которыми мы занимаемся. В этом должна быть наибольшая принципиальность и чистота специалиста.

Русский Журнал   / Обзоры / Образование
www.russ.ru/culture/education/20050125_gys.html

"Мозги утекают - значит, уровень сохраняется"
Татьяна Гусарова

Дата публикации:  25 Января 2005

Русский Журнал: МГУ: формула присутствия СЕГОДНЯ в образовании, в культуре (в политике) и в вашем личном профессиональном измерении (в вашей жизни и в работе).

Татьяна Гусарова: Я считаю, что МГУ как был, так и остается одним из ведущих не только по статусу, но и по своему содержанию, по результативности ВУЗов России, который стоит на высоком уровне, не ниже, чем другие ведущие европейские университеты. И в этом мы, во всяком случае гуманитарии, могли убедиться очень много раз, когда наши выпускники ездят на стажировки и во всякого рода научные командировки. Что касается "естественников", я не знаю, но, судя по тому, что наши "мозги утекают", то это тоже о чем-то свидетельствует. Мозги из МГУ. Это относительно места в образовании.

Что касается политики, то тут есть две позиции: роль наших выпускников в политике и в провинциальной жизни. Как показывает практика, в политике наших выпускников очень много. Это люди, которые возглавляют различные фонды, которые работают в фондах; люди, которые занимают ведущие позиции в политических партиях, люди, которые являются мозгами партии, хотя, может быть, они не на первых ролях, но порой "серыми кардиналами" работают, пишут программы и т.д.; люди, которые работают в Государственной думе в разном статусе, начиная от депутатов и кончая помощниками депутатов, наши выпускники работают и в Московской городской думе. Что касается участия наших выпускников в провинциальной жизни, то, поскольку в последние годы в составе студенчества упал процент провинциальных ребят, то, соответственно, и роль МГУ в этом смысле тоже стала меньше, зато роль региональных университетов, наверное, повысилась. Кроме того, тут еще есть один момент - даже те ребята, которые приезжают из провинции, пополняют все же московскую политическую элиту, бизнес-элиту, научные кадры.

Что касается культуры, я считаю, что МГУ внес очень большой вклад в культуру. Я тут, конечно, выступаю по принципу "каждый кулик свое болото хвалит", но то количество публикаций, которые идут из МГУ, публикации, во всяком случае, с гуманитарных факультетов, я думаю, делают погоду в нашей науке, в нашей культуре. В этих публикациях происходит аккумуляция культурного европейского и мирового наследия, а также современного культурного процесса. Если говорить об историках, то мы же глядим не только назад, но и улавливаем многое в современной культуре, если ее понимать широко. Так что я считаю, что роль МГУ велика, но это касается профессионального влияния, влияния профессионалов МГУ на культурные сферы.

А что касается маргинальностей, то есть институтов МГУ, культурных учреждений МГУ, того же студенческого театра МГУ, тот тут тоже можно говорить особо. Хотя, на мой взгляд, сейчас эти институты, учреждения действуют меньше, но тем не менее лучшие артисты у нас играют, а многие люди, которые начинают у нас писать, рисовать, танцевать, петь, играть, позднее выходят в профессионалы. Такое влияние на культурные процессы есть, но, конечно, не благодаря тому, что у нас "самые талантливые балалаечники", как сказал Сергей Иванов, а благодаря тому, наверное, что в МГУ все-таки больше условий для существования и поддерживания этих культурных учреждений.

Насчет участия МГУ в моей личной жизни и работе - это даже странный вопрос, потому что личное для меня настолько неразделимо с работой. У нас день не нормированный, и та научная работа, которая плавно перетекает из Университета домой и из дома в Университет, и работа со студентами, где трудно определить грани "научное" и "учебное", - это все вместе. Я, например, очень горда тем, что я попала в МГУ, что я училась в МГУ, что я его закончила, мне страшно повезло, что я осталась здесь работать, и более того, я просто счастлива от того, что у меня такие коллеги, что я с такими людьми работаю. И работа, на самом деле, совершенно неотделима от личной жизни. У нас есть какая-то корпорация, которая думает о членах этой корпорации. Понимаете, например, кто-то куда-то поехал. Мы думаем о нем, он возвращается, он делится своими впечатлениями, у нас происходят какие-то встречи, какие-то поездки; какие-то обмены литературой, мнениями; походы на выставки более узким кругом. На самом деле - это жизнь. Университет - это жизнь, и личная жизнь, и работа. И, наверное, это именно наша специфика, в отличие от других стран.

РЖ: Есть ли сегодня МГУ-шная среда, субкультура? Как она существует, где ее границы обнаруживаются? Что существенно изменилось за последние 10-20 лет?

Т.Г.: Эта среда существует, потому что многие учреждения культурного, просветительского, политического, издательского и какого угодно плана очень тесно связаны с МГУ. И МГУ поставляет им мозги, кадры, поставляет материалы. Многие образовательные программы, которые осуществляются в России, в Москве, осуществляются с участием МГУ. Причем на разных уровнях: начиная от школ, с которыми есть контакты через различные образовательные и экспериментальные лаборатории, где разрабатываются различные новые методы, осуществляется написание и пропаганда учебников. Наши сотрудники очень тесто контактируют и со школами, и с издательствами. Так что и здесь присутствует университетская среда.

Если говорить о культуре и об университетской среде, то, смотрите сами, ведущие музеи кем забиты? Они забиты нашими выпускниками, и, соответственно, связь между людьми, работающими в этих учреждениях, очень тесная. Взять, скажем, Исторический музей: здесь наши выпускники работают практически во всех отделах, они читают нам курсы, мы водим к ним детей на практику. Среда это? Безусловно среда. И настолько неразрывная, что не разделить, где мой аспирант в Историческом музее, мой ученик, а где я уже учусь у своего ученика. Это и есть и среда, и субкультура.

А что касается среды, то корпоративные вертикали выстраиваются, я думаю, у всех преподавателей с учениками. С лучшими любимыми учениками связь поддерживается на протяжении всей жизни, и эта связь получается уже не только ученик-преподаватель, они, как я уже сказала, могут поменяться местами, это уже жизненная среда, без которой ты не можешь.

У меня немного учеников, но мы часто собираемся вместе. Скажем, моя первая ученица лет 20 назад окончила университет, но мы вошли в жизнь друг друга буквально жилами, сосудами, канатами. Эта связь уже совершенно неразрывная, и она является составной частью моей жизненной среды. Я к этой своей ученице устраиваю своих следующих учениц, они там уже работают, фактически получается, что и внучки уже там работают.

Насчет изменений за последние 10-20 лет, то тут дело в том, что мы сами изменились. Ведь многие из нас, кто работает в Университете, не ограничиваются только этой работой. Большинство работают в нескольких местах: или совместителями, или на контракте, или, допустим, пока какое-то дело есть, или приглашенные для консультации. То есть мы выходим в значительно более широкую среду, чем это было раньше. Раньше мы были более замкнуты, теперь ситуация меняется. Поэтому, очевидно, и связь с теми людьми, которые нас покинули и работают в разных сферах, может проявляться, соответственно, по-разному. Так что однозначно не ответишь. С другой стороны, в последнее время появилось больше возможностей оставаться в аспирантуре и в случае желания продолжать заниматься наукой и таким образом эти контакты поддерживать. И поскольку больше этих возможностей, то в итоге все-таки сохраняется среднее количество тех людей, которые и раньше оставались в этой среде, и сейчас в ней работают. Но поскольку все больше людей работают вовне и у нас сейчас больше каких-то связей, то, соответственно, можно сказать о том, что сейчас эти связи стали богаче, чем это было раньше, но и потери, безусловно, есть.

РЖ: Что для Вас сегодня остро актуально в вашей сфере гуманитарного пространства/(в вашей отрасли гуманитарных знаний), русского(ой) и не только? Намерены ли вы соотносить с этим пониманием ближайшие и долгосрочные научные исследования?

Т.Г.: Здесь есть, я думаю, несколько аспектов - актуальность разного характера. Безусловно, жизнь преподавателя, работника Университета, сейчас развивается в более сложных условиях - в условиях рыночной экономики, из которой мы фактически выброшены. Прежде у нас так складывалась жизнь - нам не давали выбирать, но в то же время нас как-то обеспечивали. При всеобщем социалистическом равенстве мы получали какие-то деньги, которых, кстати, при том положении было достаточно для жизни. Сейчас это все девальвировалось, и мы, получая значительно больше, на самом деле получаем меньше. Сохранилась пятая часть того заработка, который мы имели раньше для обеспечения элементарных потребностей своей жизни. Поэтому надо сейчас искать дополнительные источники дохода, и это сокращает возможности заниматься научной и педагогической работой. Наш износ теперь значительно больше: нервное напряжение, трата сил. Мы постоянно в каком-то цейтноте, у нас нет каникул. Все-таки напряжение намного выросло, и что-то делать удается ценой огромного напряжения сил, значительно большего, чем раньше. Это круглогодичная работа, недели летят совершенно незаметно, но, с другой стороны, это обусловлено и тем, что стало больше возможностей. Ведь раньше мы даже и не думали о том, чтобы куда-то поехать посмотреть мир и потом использовать это знание в своем же преподавании, или поехать куда-то поработать - раньше такие возможности крайне редко присутствовали. Поэтому все-таки возможности сейчас в этом плане расширяются, и мы еще и для этого должны зарабатывать, потому что никто нам, как правило, такие поездки не оплачивает.

Кроме того, приходится быть в курсе, не отставать от технического прогресса, а это техническое обеспечение тоже требует напряжения материального: компьютеры, Интернет, всевозможные технологии, без которых сейчас человек выглядит "дремучим". Для этого тоже надо работать и надо уметь это использовать, то есть мы должны намного больше еще и в этом плане совершенствоваться.

Что касается актуальности и перспектив для меня лично, сейчас я тружусь над своей квалификационной работой - докторской диссертацией на тему "Венгерское дворянство в венгерском сословном государстве в первой половине XVII в.". Помимо этого есть планы, которые я бы хотела выполнить, но не знаю, насколько это получится - это учебник по архонтологии. Надо довести до ума учебник по вспомогательным историческим дисциплинам. В этом году я обязательно возьмусь за доработку и техническое обеспечение курса исторической географии, потому что объяснять его исключительно на настенных картах и атласах, конечно, уже смешно. А еще я сотрудничаю с венгерскими коллегами, поскольку история Венгрии - это моя тема. Мы сейчас готовим издание хроники на русском языке - это тоже очень важно. Вместе с венгерскими коллегами у меня есть архивные исследования по теме "Начало формирования современного чиновничества в Венгрии", что является частью моей квалификационной работы. Но основной факт моей исследовательской работы - статьи, которые в достаточном количестве появляются ежегодно. Они основаны на архивных источниках и посвящены отдельным аспектам большой темы - участия дворянства в политической жизни в переломный момент перехода от сословного государства к абсолютистской монархии, его участия в политической жизни и в управлении государством на уровне местном, на уровне государственном - в парламенте, в сословно-представительном учреждении и на уровне чиновничества в высших государственных учреждениях, где представлено чиновничество. Вот три уровня, три ипостаси этого дворянства, которыми я как раз и занимаюсь в настоящее время.

Русский Журнал   / Обзоры / Образование
www.russ.ru/culture/education/20050125_vos.html

Учить свободе
Олег Воскобойников

Дата публикации:  25 Января 2005

Русский Журнал: МГУ: формула присутствия СЕГОДНЯ в образовании, в культуре (в политике) и в вашем личном профессиональном измерении (в вашей жизни и в работе).

Олег Воскобойников: МГУ элитарен до невозможности, он был таким всегда и остается сейчас. И свою элитарность он всячески культивирует. Это выражается, в частности, в том же самом праздновании юбилея, в других громких акциях и, наконец, проявляется в общественной позиции, репрезентации. А репрезентация МГУ самая элитарная: "мы будем держать планку" и тому подобные принципы. На самом деле для общества все белыми нитками шито: это закрытый вуз, в который попасть практически нереально.

Я не могу оценить однозначно, сохраняет ли МГУ до сих пор лидирующие позиции в сфере высшего образования. Если я скажу "да", это будет тупой местечковый лжепатриотизм, бравада, которую я в МГУ терпеть не могу. У него, как и у других вузов, есть свои положительные и свои отрицательные стороны. Конечно, Университет остается главным вузом страны, у него же пока есть своя отдельная графа в бюджете.

Для меня Университет - главное, я не рассматриваю эту работу лишь как часть своей жизни, для меня, наверное, это вся жизнь. Поэтому я продолжаю там держаться, несмотря на плохие условия работы и несправедливое денежное вознаграждение. Но если сравнивать с другими московскими вузами или академическими структурами, условия в МГУ нормальные, терпимые.

РЖ: Есть ли сегодня МГУ-шная среда, субкультура? Как она существует, где ее границы обнаруживаются? Что существенно изменилось за последние 10-20 лет?

О.В.: Я не очень понимаю, что такое субкультура в отличие от просто культуры. Мне кажется, у сегодняшних студентов уровень личной культуры стал ниже. Думаю, это проявление их субкультуры. На экзаменах они, конечно, ведут себя иначе, но стоит выйти в коридор, и ты понимаешь, что оказался на площади. С другой стороны, это проблема не студентов, а людей, которые ведут отбор студентов. Дело в том, что сегодня снизилась планка приема. Не исключено, что это мое преподавательское брюзжание. Преподавателю положено брюзжать, что студент чем дальше, тем хуже. Хотя, если судить по выступлениям студентов на экзаменах, не все так плохо. Конечно, они стали хуже говорить, хуже выражают свои мысли; складывается впечатление, что снизился уровень преподавания в школе. Они часто не знают элементарных вещей. Но, повидав студентов в университетах Франции, Германии и Англии, не скажешь, что наши хуже, иногда кажется, что даже лучше. Потому что в отличие от большинства крупных университетов Европы в МГУ еще существует отбор, чего европейские университеты себе позволить не могут. Но не могут они себе позволить этого не потому, что они такие плохие, а потому что законы такие - университет должен быть открытым. А у нас он закрытый. Например, в Германии в нормальном обычном университете учится двадцать пять тысяч студентов, а в крупнейшем вузе страны - МГУ - двадцати не наберется. Поэтому все, в общем, надо сравнивать.

Мне кажется, что эмгэушная корпоративная среда существует, но больше не на уровне "мы - преподаватели МГУ", а на уровне "мы - преподаватели такой-то кафедры", а кафедра через факультет уже относится к МГУ. Эмгэушная среда очень дробная, на мой взгляд. Если бы был общеуниверситетский профессиональный патриотизм, мы бы умели соединиться, чтобы бороться за свои права, чего мы делать не умеем. Ни одной демонстрации, ни одного общественного движения преподавателей пока что не намечалось, хотя все это давно требуется. Давно назрела проблема нормальных условий работы. Но, конечно, такая демонстрация выглядела бы смешной, потому что нас было бы мало - ну выйдет такая толпенка под окна ректората на Воробьевых горах, их покажут по телевизору, а зрители скажут: совсем зажрались, мало того, что они дерут такие деньги за вступительные экзамены, им еще и не хватает. То есть в общественном мнении, я полагаю, главное - это всегдашняя недоступность МГУ.

Пессимистичные мои мысли сводятся к тому, что МГУ лучше все равно не станет, потому что эмгэушных преподавателей сколько ни корми, все равно им мало будет. Другое дело, что никакой внутренней справедливости при распределении даже этих несправедливых доходов тоже быть не может. Потому что Университету чужд демократизм. Глубинного демократизма в Университете быть не может, так же, как его не может быть ни в одной общественной или политической структуре в России. У нас существует такая же иерархия, как, например, в мэрии Москвы или в правительстве, со всеми вытекающими отсюда ценностями.

По своему опыту знаю, что корпоративный эмгэушный дух существует и вне стен Университета. Например, когда едешь за границу и встречаешь там человека из МГУ, чувствуешь в нем что-то родное, и это я бы назвал неким эмгэушным корпоративным духом во внешнем пространстве. Мне, безусловно, приятно видеть выпускника МГУ где-нибудь в Марбурге, Париже или Милане.

РЖ: Что для Вас сегодня остро актуально в вашей сфере гуманитарного пространства/(в вашей отрасли гуманитарных знаний), русского(ой) и не только? Намерены ли вы соотносить с этим пониманием ближайшие и долгосрочные научные исследования?

О.В.: Для меня лично сейчас главное - культуртрегерская функция: показать своим студентам, чтo может быть интересно в не самых актуальных, на первый взгляд, сюжетах, вроде истории Средних веков, и, кроме этого, показать им, как можно заниматься наукой в других странах, как там это происходит. Не то чтобы я читаю какие-то специальные лекции по методологии. Но я довольно много езжу, общаюсь с западной профессурой и студенчеством, и, безусловно, мне есть что рассказать. Я всегда старался почерпнуть что-то новое из таких поездок для себя, но поскольку я сейчас преподаю, то считаю полезным передать эти знания и другим. Я рассказываю студентам об известных ученых-историках, которых мне довелось видеть, или о том, как ведутся занятия в знаменитой Школе Анналов. Таким образом, для меня самое актуальное сегодня - само преподавание.

Смысл вузовского преподавания в том, что ты преподаешь студентам истфака не историю, научиться истории они только сами могут, прежде всего ты их учишь думать. Ведь думать можно очень по-разному. Можно вариться в своем котле, отгородившись от мира, и думать по-своему, что иногда неплохо, потому что, если быть слишком открытым, можно стать рабом всяких влияний. Но мне кажется, единственное, чему Университет может действительно научить, - это свободе мысли. Для меня в этом состоит самая главная функция Университета. Эта свобода и широта мысли не описывается, по большому счету, словами. Университет родился 800 лет назад как нечто свободное, он формировался на фоне государственных учреждений как один из полноправных институтов вокруг идеи свободы, автономии - свободы мысли, свободы распределения средств. В Москву Ломоносов, конечно, принес именно это, надышавшись всем этим в Марбурге. Вот этой свободе я и пытаюсь учить своих студентов. И надеюсь, что Университет это может обеспечить. И замечательно, что есть еще люди, которым хочется научиться думать по-своему.

Русский Журнал   / Обзоры / Образование
www.russ.ru/culture/education/20050124_gk.html

"МГУ - стержень, на котором держится российская культура"
Георгий Косиков

Дата публикации:  24 Января 2005

Русский Журнал: МГУ: формула присутствия СЕГОДНЯ в образовании, в культуре (в политике) и в вашем личном профессиональном измерении (в вашей жизни и в работе).

Георгий Косиков: МГУ принадлежит решающая роль в отечественном образовании и культуре, и эта роль должна быть сохранена, а по возможности и усилена. МГУ - это важнейший стержень, на котором держится российская культура. Что касается меня лично, то я в университете сорок два года, со студенческой скамьи, и МГУ - это моя жизнь.

РЖ: Есть ли сегодня МГУ-шная среда, субкультура? Как она существует, где ее границы обнаруживаются? Что существенно изменилось за последние 10-20 лет?

Г.К.: Особая МГУ-шная среда, безусловно, есть. А вот специфической, сколько-нибудь устойчивой субкультуры, во всяком случае на филфаке, сегодня, пожалуй, нет. Особенно это касается студенчества. Субкультура предполагает так называемое неформальное ядро, неформального лидера или лидеров, общие для этой культуры ценности, нормы, иногда даже ритуалы. Все что отличает (не обязательно даже противопоставляет) эту культуру от культуры "официальной". На моей памяти элементы такой студенческой субкультуры на филфаке существовали в шестидесятые, семидесятые, отчасти даже в восьмидесятые годы. Мне кажется, что как раз за последние двадцать лет она размылась, оказалась растворена в общемосковской "попсе".

РЖ: Что для Вас сегодня остро актуально в вашей сфере гуманитарного пространства/(в вашей отрасли гуманитарных знаний), русского(ой) и не только? Намерены ли вы соотносить с этим пониманием ближайшие и долгосрочные научные исследования?

Г.К.: Самые острые проблемы порождены той международной изоляцией, в которой отечественная культура находилась в течение почти всего ХХ века. Для гуманитарных наук, и в частности для литературоведения, это имело серьезные последствия. Общие теоретические установки многих литературоведов находятся примерно на уровне расхожих представлений, характерных для восьмидесятых-девяностых годов XIX века. Обыденное литературоведческое сознание представляет собой странный "салат" из упрощенного и наивного романтизма ("искусство - это самовыражение") и столь же наивного детерминизма позитивистского толка. Иногда сверху это блюдо присыпано квазимарксистской приправой. Все, что в XX веке происходило на Западе в области гуманитарных наук, а именно бурное развтие марксизма всевозможных оттенков, психоанализа, "философии жизни", феноменологии и т.п., возрождение такой дисциплины, как поэтика, взлет герменевтики, множество направлений в самом литературоведении - все это прошло мимо большинства отечественных историков и теоретиков литературы, хотя бы уже в силу того простого факта, что все это не переводилось на русский язык. А когда на рубеже восьмидесятых-девяностых годов шлюзы открылись и на нас хлынул поток переводной, причем вдруг самой новейшей, постструктуралистской, постмодернистской литературы, оказалось, что к ее критическому усвоению мы готовы очень плохо. Либо вовсе ее не понимаем, либо немедленно начинаем ее переосмысливать в соответствии с привычными мыслительными моделями. В настоящее время еще не сложилась соответствующая среда для восприятия, плохо сформировался интеллектуальный контекст, в котором новые для нас идеи могли бы жить полноценной жизнью. Неудивительно, что уже с конца девяностых годов начал падать интерес к книгам гуманитарного содержания. Одним из объективных показателей может служить то, что многие гуманитарные издательства и магазины стали либо закрываться, либо менять профиль - частично или даже полностью. По моим наблюдениям, за последние десять лет у нас стал падать престиж гуманитарных наук, и, соответственно, понизился общий уровень гуманитарного знания. Скажем, в семидесятые годы "продвинутые" студенты без всяких понуканий, по собственной инициативе читали Лотмана, Бахтина, Мелетинского, Аверинцева, Гаспарова и прямо-таки требовали, чтобы преподаватели занимались с ними этими авторами. А сегодня я знаю студентов, считающихся "продвинутыми", которые, доучившись до третьего курса, не слышали даже имени Аверинцева.

Конечно, чтобы выйти из кризиса, понадобится время. Поэтому одна из первых задач отечественного литературоведения состоит в том, чтобы "переварить" опыт гуманитарных наук на Западе за последние двести лет. Сейчас там по-настоящему известны всего три имени русских литературоведов, причем все это первая половина ХХ века, по существу - двадцатые годы: это Ю.Н. Тынянов, В.Я. Пропп и М.М. Бахтин. Немного знают Лотмана, но существенного влияния он не оказал. Это практически все, и этого крайне мало. Поэтому вторая задача, а точнее сказать - сверхзадача, состоит в том, чтобы создать в России такое литературоведение, которое само могло бы стать суверенным центром интеллектуальной силы, центром притяжения и влияния. У меня есть основание думать, что решение этой задачи возможно.

Русский Журнал   / Обзоры / Образование
www.russ.ru/culture/education/20050124_vm.html

"Мы не опустили профессиональную планку"
Владимир Миронов

Дата публикации:  24 Января 2005

Русский Журнал: МГУ: формула присутствия СЕГОДНЯ в образовании, в культуре (в политике) и в вашем личном профессиональном измерении (в вашей жизни и в работе).

Владимир Миронов: Есть известная университетская формула, она пошла от Гумбольдтов, что классический университет представляет собой некоторое единство фундаментальной науки и образования. Поэтому университет выполняет эту миссию, и МГУ в особенности, сохраняет очень высокую планку образования, которое основано на фундаментальной науке. Сегодня существует множество университетов, однако в основном их появление носит вполне прагматический характер. Вторая ипостась, в которой всегда выступает Московский Университет, это значимый центр культурной жизни. Не потому что в стенах Университета идет в банальном, прямом смысле культурная жизнь - выступают такие известные люди, как Гергиев или Светланов, или "Виртуозы Москвы", многие из которых, кстати,. являются почетными профессорами МГУ. МГУ - культурный центр, поскольку это центр гуманитарных наук, и культурная проблематика всегда стоит в центре наших изысканий. Я хотел бы отметить еще один очень важный момент, который менее заметен: Университет сегодня - это второй центр нашей страны. Мы часто называем всеми видимое главное здание Московского Университета вторым центром. Если первый центр - Кремль, то вторым, интеллектуальным (я не противопоставляю и не хочу назвать первый центр неинтеллектуальным) центром является МГУ. И даже само здание нашего Университета, которому совсем недавно исполнилось 50 лет, венчает всю эту устремленность страны вверх, а с другой стороны - фундаментальность, массивность здания, опирающего на четыре мощные опоры. Сейчас главное здание дополнилось прекрасным зданием библиотеки - сердцем университета. Наконец, еще одна важная функция Университета - за все годы невзгод, которые переживало образование, Университет остался одной, может быть уже и небольшой, крепостью, корпорацией, которая сопротивляется, отбивает нападки, возможности излишне резкого перестраивания образования. Люди привыкли видеть в Университете определенный оплот. Он даже политически создает своеобразное образовательное пространство России, цементирует образовательное пространство Евразии или СНГ и является немаловажной частью мировой культуры, науки и образования.

Что касается места и роли Университета в моей личной жизни, то это очень интересная история. Моя мама строила Университет, родился я здесь недалеко, в районе новой библиотеки, в то время там стояли бараки, потом эти бараки переехали в Раменки, где Дом культуры "Высотник". Потом все мое детство прошло рядом с Университетом, я занимался здесь в кружках, плавал в бассейне, часто ходил в университетскую студенческую столовую, где для студентов было дешевое питание. А после школы я трижды поступал сюда, неудачно, тогда учитывался аттестат, а у меня был он не очень хороший. Первый раз я поступал на журналистику, а потом уже целенаправленно - на философский. Поступил уже только после армии, через подготовительное отделение. И, кстати говоря, я считаю, что эта форма очень сильная и ее обязательно нужно сохранять. Она сейчас почти везде разрушена, в Университете, правда, она есть. Это своего рода форма социальной реабилитации: люди, которые давно закончили школу, получили какой-то жизненный опыт, могут восстановить и пополнить свои знания. И кстати, этот опыт серьезно изучался Швейцарией, я беседовал однажды со швейцарским консулом, и он мне рассказывал об этом. Это было еще до перестройки.

Слишком банально сказать, что для меня Университет - это дом родной, я всегда мечтал здесь учиться, но Университет стал действительно моей жизнью, если считать время, которое я здесь провожу, это станет очевидным. Вот сейчас субботний вечер, а я в Университете. Я иногда звоню домой и жене говорю: "Это Миронов", на что она мне отвечает: "А это Миронова", привыкла к этим звонкам.

Я все-таки гуманитарий, я столько лет на философском факультете, а философский факультет стоял у истоков МГУ, и это связывает меня еще дополнительными узами. Поэтому Университет для меня - великая ценность, и я думаю, все, кто предан Университету, понимают, что эта ценность незыблема. Она не компенсируется материальными благами. Многим из профессуры МГУ не раз предлагали перейти на более высокооплачиваемую работу, на очень высокие должности в другие образовательные структуры. Ушли в результате лишь процента два. Мы остаемся здесь, потому что для нас главным является служение Университету. Мы любим Университет, мы верим в него и надеемся, что будет когда-то и материально лучше. Это для нас все.

Не надо никогда думать о том, что поколение после нас хуже. Оно лучше. Все непременно встанет на свои места. Ну разве жизнь студентов во всем мире сильно отличается? В Германии формально образование бесплатное, но там студенты почти никогда не учатся непрерывно: год учатся, год работают.

Возьмем наш философский факультет. Казалось бы, кому сегодня нужна философия? А конкурс - 5 человек на место. Причем люди, которые идут, как бы потенциально понимают, что по специальности они работать не будут. И понятно почему - потому что низкие зарплаты и т.д. Гуманитариям, конечно, проще найти свое место в коммуникативной сфере. Для естественников это, наверное, потруднее, хотя лучшие бизнесмены, как известно, это физики, математики.

Да, существует множество сложностей. Наша страна и руководство как-то не понимают эту проблему, профессорско-преподавательский состав находится практически в нищенском положении. Продавщица билетов в метро получает 8 тысяч, а профессор получает в пределах пяти. Это страшно, нигде в мире такого нет. Хочется надеяться, что разум возобладает, хотя я здесь оптимист осторожный. Пока то, что происходит в образовании, так называемая модернизация, реформа, все это пока последовательно образование разрушает. Это мое убеждение.

РЖ: Есть ли сегодня МГУ-шная среда, субкультура? Как она существует, где ее границы обнаруживаются? Что существенно изменилось за последние 10-20 лет?

В.М.: Сейчас мы вступаем в новый период развития культуры, который можно назвать периодом клиповой культуры. Раньше сфера пересечения, коммуникация культур была незначительна, сейчас коммуникация стала не средством проникновения культур, как было раньше, а глобальной средой. Университетская функция состоит в том, чтобы служить мостиком между классической и современной культурой.

Безусловно, в Университете существует внутренняя корпоративная среда. Есть Попечительский совет и Ассоциация выпускников, которые не забывают свою Alma Mater и помогают в решении насущных проблем. Мы недавно собирали съезд выпускников, съехалось две тысячи человек. Многие факультеты поддерживают тесные связи со своими выпускниками, и это добрые крепкие отношения с взаимным интересом. Это, конечно, зависит от того, насколько факультет открыт и готов к такому общению. Корпоративность выпускников МГУ сохраняется и вне стен Университета - многие наши выпускники, занимая руководящие позиции в самых разных областях, при приеме на работу оказывают предпочтение именно своим коллегам по Университету, не только из-за коллегиальной симпатии, но и потому что на собственном опыте знают цену фундаментальному университетскому образованию. Конечно, эта практика еще не устоялась, не превратилась в традицию, как в случае с выпускниками Гарварда или Оксфорда, но все же корпоративный МГУ-шный дух силен.

РЖ: Что для вас сегодня остро актуально в вашей сфере гуманитарного пространства/(в вашей отрасли гуманитарных знаний), русского(ой) и не только? Намерены ли вы соотносить с этим пониманием ближайшие и долгосрочные научные исследования?

В.М.: Что касается моих личных творческих профессиональных изысканий, то скоро выйдет книга "Университетские лекции по метафизике", написанная мною в соавторстве с А.В.Ивановым, это учебник, который мы попытались написать живым интересным языком. Скоро выйдет и другая моя книга, посвященная проблемам трансформации и диалога культур, в ней же будут опубликованы мои интервью, данные за несколько лет, одно из которых я дал Русскому Журналу.

Меня, безусловно, волнует в первую очередь образовательный процесс, вопросы методики и качества преподавания. В последнее десятилетие гуманитарные науки переживали период деидеологизации. Это, конечно, коснулось и Университета. Это был сложный постепенный процесс, но, несмотря ни на что, в МГУ всегда можно было получить качественное классическое образование и отличный багаж знаний для будущей жизни. За эти годы мы не опустили профессиональную планку. К нам постоянно приезжают крупные профессора из разных стран мира и высоко оценивают нашу систему образования. Я убежден в том, что, например, образование, дающееся на нашем философском факультете, гораздо систематичней и последовательней западного. Западная система страдает мозаичностью, там студент может знать Хайдеггера, Спинозу и Декарта, и не знать, к примеру, Гегеля. Я не раз встречался с немецкой и французской профессурой, и они признают этот недостаток. С другой стороны, у некоторых наших преподавателей есть предубеждение по поводу частых визитов иностранной профессуры. Они считают, что их приезжают учить, тогда как это совершенно нормальная форма научного сотрудничества.

И все же семиотическое пространство философии лежит вне времени. Как сказал профессор Кудрявцев, мы не выращиваем Кантов и Гегелей, их на конвейере не вырастишь, единственный критерий ценности философа - история. Конечно, в дипломе, который получают выпускники, стоит: "преподаватель философии, философ". Я всегда говорю, что если за первое я могу ручаться, то будет ли реальностью второе, чаще всего сразу не ясно. И главное, что нередко имеет место подмена понятий: считается, что философ - это человек, изрекающий истины. А на самом деле настоящий философ призван не укреплять, а расшатывать сознание, заставлять отказаться от однозначности в оценках.

Русский Журнал   / Обзоры / Образование
www.russ.ru/culture/education/20050124_al.html

"Университет проглатывает практически целиком"
Андрей Левандовский

Дата публикации:  24 Января 2005

Русский Журнал: МГУ - формула присутствия СЕГОДНЯ в образовании, в культуре (в политике) и в вашем личном профессиональном измерении (в вашей жизни и в работе).

Андрей Левандовский: Не знаю, насколько это будет ответом на вопрос... Университет имеет одну особенность, которая, судя по моему опыту, отличает его от прочих учебных заведений - эта особенность, в общем, полностью соответствует его названию: "университет" - "универсальный", "универсум". Это очень большое многообразие, выбор и, конечно, относительная, но все-таки свобода выбора в этом многообразии. Причем речь идет не только о том, что под этим обычно понимается, то есть то, что в Университете преподаются разные дисциплины. Тут универсум еще и с точки зрения того, что в Университете, как, наверно, ни в каком учебном заведении, а может быть, даже как и ни в каком учреждении, очень разные учителя и ученики, преподаватели и учащиеся. У меня один знакомый студент, большой лоботряс, но неглупый парень, как-то совершенно правильно сказал, что Университет замечателен тем, что в нем место находится всем - и лоботрясам вроде него, и "хорошистам", и отличникам. И, в принципе, все они составляют единое целое, потому что снобизм в Университете никогда особенно не поощрялся. И то же самое в отношении преподавателей - они очень разнотипные, очень разные: есть сухие педанты и строгие академисты; есть люди, которые "развели малину"; есть какие-то средние варианты, есть либералы, есть консерваторы, но все-таки они, как нигде, по-моему, в нашей стране на протяжении вот уже 250 лет уживаются как единое целое. А это, естественно, оказывает влияние на формирование человека. И, если выпускника Университета можно узнать по чему-либо, так это, может быть, бОльшая свобода в восприятии мира и в проявлении себя. Может быть, Университет поэтому так притягателен и для тех, кто в нем еще не учился, и для тех, кто в нем уже отучился. Сюда возвращаются, сюда приходят выпускники не только на разные официальные мероприятия, а приходят потому, что им самим нужно побродить по нашим обшарпанным коридорам, повидаться с бывшими научными руководителями. Существует понятие "университетский дух", "университетская атмосфера", оно не выдумано. Извините за высокий стиль, но МГУ чуть ли не с самого начала был островком относительной свободы в океане предопределенности.

РЖ: Есть ли сегодня МГУ-шная среда, субкультура? Как она существует, где ее границы обнаруживаются? Что существенно изменилось за последние 10-20 лет?

А.Л.: Мне на этот вопрос очень трудно ответить. На него нужно отвечать тем, кто смотрит извне, кто сталкивается с этой культурой в разных ее проявлениях за стенами университета. Я же внутри. Что я по этому поводу могу сказать?

Выпускники очень разные и необязательно хорошие. Увы, очень много нехороших, но они имеют определенное преимущество перед другими за счет своей большей многосторонности, более свободного восприятия мира. И поэтому они себя достаточно ярко проявляют в разных сферах. Хотя, повторяю, мне на этот вопрос ответить очень трудно. Я же с выпускниками Университета не сталкиваюсь. Не знаю, как они себя на работе проявляют.

Между студентами, выпускниками МГУ последних лет и их предшественниками есть определенное различие. На мой взгляд, оно бросается в глаза. Откровенно говоря, у меня есть разные оценки. С 90-х годов идет речь о поколении, выбравшем Пепси-Колу, о гуттаперчевом поколении. В этом есть своей резон, но я только могу повторить то, что сказал в начале. У меня наблюдение чисто личное, по своим семинарским занятиям. Я начал преподавать с 1970-го, и примерно до конца 80-х - начала 90-х было так: пишут курсовые у меня на втором курсе по определенным темам, и работы распределяются по уровням, а не по индивидуальностям, то есть есть тип отличной работы, есть тип хорошей работы, есть тип средней работы, есть тип плохой работы. Можно взять какой-нибудь один тип, две-три работы одного типа, перемешать - и никогда не найдешь автора. А сейчас эти устойчивые стереотипы - "хороший", "плохой", "средний" - пожалуй, сбились. Сейчас работы более ярко индивидуальны, то есть ребята сейчас в гораздо большей степени стремятся самовыразиться, они внутренне свободнее, раскованнее, хотят себя реализовать уже с первых лет учебы. Это отличие довольно заметно. Хотя опять-таки не значит, что это хорошо. Свобода вообще, ведь это не благо, а просто условие, которое позволяет в большей степени самовыразиться. Но все-таки как отличие нынешнего поколения от предыдущего - это есть, и это заметно. Оно свободнее.

РЖ: Как Вам кажется, какие цели преследуют студенты, обучающиеся в МГУ сегодня? Приходят ли они в университет для того, чтобы заниматься наукой, или же используют приобретенные знания в качестве плацдарма, платформы для своей будущей профессии, карьеры?

А.Л.: Я работаю на историческом факультете. Прием, если не путаю, 125 человек на историческое отделение и 25 на искусствоведение. Каждый год выпускается 125 человек ученых историков. Это не нужно и ни к чему хорошему не приведет. Я повторяю, что университет - это универсум, и сюда идут очень разные люди с разными целями. И они друг с другом постоянно общаются. Эти цели принимают более мягкие очертания, то есть здесь, наверно, меньше зануд, чем в каком-нибудь экономическом вузе, меньше шпаны, чем в каком-нибудь другом вузе. Здесь шпана больше себя уважает, а отличники более раскованы. Университет ведь дает не столько фундаментальное образование, сколько образование общее - он знакомит с миром. И тем, как изучают, и тем, как преподают, и тем, как общаются. Он учит тебя общаться, он учит тебя, общаясь, анализировать, учит исследовать и делать определенные выводы. Совершенно не обязательно, что это проявится только в сфере сугубо научного исследования, то есть человек сюда идет, не собираясь стать ученым академистом. Но я думаю, что все утрясется, как утрясается. У нас довольно много народа идет в аспирантуру. Из некоторых получаются незаурядные ученые, из некоторых - проходные, кто-то вообще там не уживается. Многие сразу после окончания идут в разнообразные фирмы, в PR; кто-то идет работать, и я очень таких людей уважаю, в музеи, в библиотеки на ничтожную зарплату, потому что их влечет сфера культурной работы; кто-то, что сейчас редко, в школу. В принципе, получаются отличные учителя для средних школ, но это сейчас, сами знаете, не самое престижное место.

РЖ: Что для Вас сегодня остро актуально в вашей сфере гуманитарного пространства/(в вашей отрасли гуманитарных знаний), русского(ой) и не только? Намерены ли вы соотносить с этим пониманием ближайшие и долгосрочные научные исследования?

ЛА: Мне трудно сказать, что для меня остро актуально, потому что вообще Университет для людей, которые в него угодили после учебы, в аспирантуру или на работу, это как трясина - проглатывает практически целиком. У меня вся жизнь прошла в Университете, и тут практически все: жена - однокурсница, и дети университет закончили, все друзья отсюда, подавляющее большинство всех переживаний, надежд, разочарований.

Историей Университета я много занимался. Занятия мои начались как раз в прежний юбилей, в 1980 году. Я, еще молодой научный сотрудник, выступил на кафедре с маленьким сообщением об университетской профессуре, о профессуре Московского Университета 30-40-х годов: Грановский, Крюков. Очень увлекся и в Грановского провалился на 10 лет, в конце-концов про него книжку написал. У меня вообще очень плохо с абстрактным мышлением, и я, наверно, поэтому историю и выбрал, не смог бы заниматься ни социологией, ни экономикой, не говоря уже о математике. Для меня история вообще и история университета в частности - это конкретные люди, а Грановский - узловая фигура. Этот человек и все его поколение показали, что может дать университетская наука России в целом. Это было поколение реформаторов. Несколько десятков человек смогли заметно изменить Россию. Это был очень интересный процесс, и им было очень интересно заниматься в 1980-е годы. Есть момент некой аналогии: живешь в период Брежнева - занимаешься периодом Николая I, и возникает ощущение не фантастическое, а вполне реальное, что ты, изучая университет времен Николая I, в общем-то, чуточку, а порой даже в очень значительной степени пишешь об университете времен Брежнева. Проблемы схожие, и способы их решения, наверно, одинаковые. Есть еще одна узловая фигура - князь Сергей Николаевич Трубецкой, первый выборный ректор Московского Университета и очень достойный продолжатель Грановского. Единственный, наверно, такого же уровня, но в отличие от Грановского это фигура трагическая, потому что, в сущности, у него были те же мечты - он надеялся, что знания изменят Россию. Не революция или насилие, а именно знания и та свобода, которую знания приносят. Его просто размололо между двух жерновов в 1905 году, между жесткой администрацией и между еще более упертыми и отчаянными революционерами-политиками, просто размяло. Его смерть очень символична - это смерть надежды, надежд на спокойное развитие России. Это грандиозная фигура. У меня всегда было много планов, и 90 с лишним процентов из них срывались, поэтому я боюсь говорить о планах, но о князе Сергее Николаевиче, о князе Сереже, хороших книг еще не написано по-настоящему.

РЖ: Какие, на ваш взгляд, сейчас наиболее привлекательные для теперешних студентов вопросы, темы, кафедры?

ЛА: Это законный вопрос, потому что, действительно, постоянно происходит очень серьезная смена приоритетов. У меня научная молодость, зрелость, в какой-то степени даже начало перезрелости - это все было время, когда очень популярен был наш период. Я занимаюсь историей России периода XIX - начала XX веков. Особенно, кстати, сразу после перестройки народ пошел просто валом. У нас небольшая кафедра, но набирали по 25-30 человек, то есть 1/5 часть курса - это очень много. Наверно, потому что ощущалось созвучие. Интересовал, скажем, не столько Николай и Александр I, да и они интересовали, сколько эпоха реформ, эпоха революций. Это было очень интересно.

Сейчас, насколько я могу судить, в большой чести этнография. Очень популярна. Туда, как к нам в свое время, идут просто десятками. Понимаете, "популярность" - это ведь относительное понятие. На факультете наряду с теми, кто знает, чего хочет, есть много людей, которые трутся, прикидывают, присматриваются, которые, собственно, и создают этот самый вал по нескольку десятков человек. В принципе, я просто хорошо знаю по тем, с кем работаю на втором курсе, что на группу в 10-12 человек всегда есть 2-3 человека, твердо решившие, может быть даже еще до поступления в университет, чем они будут заниматься: кого-то чрезвычайно волнует археология, и он уже с первого курса начинает специальные семинары посещать; кто-то совершенно зациклился на западно-европейских Средних веках, еще в школе средневековую латынь учил - они всегда есть. Кафедры пустыми не бывают, и здесь определяющими являются те несколько десятков человек, которые на кафедры приходят именно потому, что они заранее решили их выбрать. Остальные создают фон. Был у нас такой фон богатый, сейчас он на этнографии. Я думаю, что это, может быть, объясняется тем, что от истории начинают немножко уставать. Слишком много вранья, огромное количество, массовый выброс очень некачественных публикаций, а этнография представляется более конкретной: фольклор, общение с живыми людьми, погружение в реальный мир реальной России. Я сам, кстати, если бы сейчас выбирал, десять раз подумал бы, тоже, может быть, на этнографию пошел бы. Очень интересно.