Столетний бабник

В жизни Сан Саныча две страсти - пинг-понг и женщины. Это обстоятельство ничуть не привлекло бы внимания к персоне Сан Саныча Каптаренко, будь ему двадцать лет. Пусть даже сорок. Да хоть бы и пятьдесят. Ему сто два года в январе исполнилось. И он бежал с олимпийским факелом по главной улице Новосибирска.

Про факел узнал в департаменте физкультуры и спорта. «Я туда захожу часто. Мариночка там, секретарь, приятная такая девушка, у меня для нее несколько стихов есть. Только потискать ее собрался - начальник выходит: привет, Сан Саныч, будешь нести факел, мы так решили! Им рекорд нужен был, потому что в Лондоне олимпийский факел несла женщина столетняя, а мне уж поболе. Ну ладно, говорю, спасибо за честь - и пошел тренироваться». Дело-то, видишь, серьезное: факел то в космос запустят, то на дно Байкала опустят. Не сплоховать бы. Тут серьезная тренировка нужна. Сперва с гантелей по клубу ходил - на вытянутой руке. Он трижды в неделю в клуб «Металлург» ездит. На автобусе. На окраину города. Двадцать лет ездит. У него там партнер есть, Руслан Щипков, он же Щипок, семьдесят шесть лет - старше не нашлось. Вокруг мальчишки, девчонки скачут, а Сан Саныч с Щипком стоят за своим столом: пинг-понг, пинг-понг, пинг-понг. Потом Сан Саныч берет гантелю - и по клубу трусцой. Гантелька маленькая такая, на полкило. А факел кило восемьсот весит - так в департаменте сказали. Не тот вес, не подходит гантелька. Домой вернулся - стал искать что-то более подходящее. Взял кубок. Хрус­тальный, увесистый. В прошлом году получил на первенстве мира в Стокгольме. Сан Саныч тогда с чемпионом Франции сразился. Не за победу получил кубок, нет, - за участие. Какая может быть победа, когда он единственный в своей возрастной категории? Чемпиону Франции всего-то восемьдесят шесть. В общем, ходит по квартире с хрустальным кубком - и все равно не то, кило в нем, не больше. А тут как раз выходные - на рынок поехал, вина грузинского купить и красной рыбки. Сан Саныч с некоторых пор каждую субботу на рынок ездит - за грузинским вином и семужкой. Взял с прилавка мороженую рыбину, за хвост держит - опа! - чем не факел? А ну-ка, говорит, взвесьте мне еще одну, чтоб на кило восемьсот!

- Мой папа - бабник, - разводит руками дочка Вера, - у него любовница моложе меня. Она грузинское вино любит. И закусить красной рыбкой.

Сан Саныч две недели с этой рыбиной по квартире ходил, как с факелом. Тренировался. Достанет из морозилки, походит, обратно в морозилку спрячет.

Сан Саныч и сам к грузинскому вину пристрастился. Раньше-то все больше кубанское попивал. И вообще, у него стали привычки меняться, как сто лет исполнилось. Жизнь другим боком повернулась. Интерес к нему у людей проявился. До ста лет не было интереса, а тут взял и появился. Вот по миру стал ездить - на всякие международные соревнования приглашают. Опять же корреспонденты в дом повадились. Вернее, все больше корреспондентки. Рецепт долголетия спрашивают. Он винца грузинского корреспондентке нальет, за бедро ущипнет легонько, по коленке погладит, а на закус­ку - котлетку. Сан Саныч котлетки делает собственноручно, из отборного мяса. Потому что хорошая закуска - это важно. Он знает! Он дважды в жизни напивался вусмерть - оттого, что хорошей закус­ки не было. Первый раз еще до войны, в Ленинграде. Он тогда нормировщиком служил на заводе Чкалова. Нормировщик - важный человек: от него же размер получки зависит. В общем, мужики из кузнечного купили водки и нормировщиков позвали - Саньку с Юркой. А закусочка так себе: огурчики, помидорчики. Санька с Юркой быстро надрались и стали друг друга кулаками месить. Утром приходят на смену - у Юрки нос опухший, у Саньки челюсть разбита, от обоих перегаром разит. Профорг, гадина, быстренько собрание созывает. Женщины жалеют Саньку с Юркой, мужикам все равно - им бы самим опохмелиться. И тут Санька, не дожидаясь профорга, берет слово. Так, мол, и так, мы с Юркой вели себя недостойно, опозорили звание пролетария, готовы понести наказание. Покаяние было принято, порицание было вынесено - тем и кончилось.

Другой раз - в эвакуации. Их завод - номерной, авиационный - эвакуировали из Ленинграда в самом начале войны. В Новосибирск. Ехали долго, муторно, а когда прибыли на место и выгрузились из эшелона, пошли искать пропитание. В магазинах - лишь кофе в зернах, крабы в банках и шампанское. Все остальное местное население повымело. Санька получил жилье: пол-избушки с отдельным входом, печка с плитой, дощатое подобие стола и лампочка под потолком, изредка светившая ночью. Санька распорол наматрасник, в котором привез из Ленинграда все свое добро: копченого угря, коробку печенья, кулек конфет, несколько пикейных манишек, целлулоидные воротнички и пятьдесят галстуков. Вытряхнул добро на пол, набил наматрасник свежескошенным сеном и произвел учет. Угорь по дороге протух, печенье раскрошилось, конфеты слиплись. Дорогу пережили только манишки, целлулоидные воротнички и пятьдесят галстуков. Однако в условиях эвакуации эти вещи не представляли ценности. Девчонка из заводской бухгалтерии, вместе с которой они ехали в эшелоне и с которой целовались еще в Ленинграде, отказалась жить с Санькой, потому что получила более солидное предложение. Ему не оставалось ничего иного, как позвать в свой дом местную жительницу Дусю, которую он и лишил девственности на пахнувшем свежим сеном матрасе. Однако ему хотелось возвышенного и светлого, поэтому Санька писал в Ленинград письма в стихах - той единственной, которую звали Нина.
 
Из дальнего края
К Неве голубой,
К тебе, дорогая,
Я рвусь всей душой.
Берег гранитный,
Твой тонкий овал
Не позабыть мне -
Куда б ни попал.
 
С Ниной они познакомились еще в Ленинграде - по дороге от заводской проходной к автобусной остановке. Юрка толкнул его в бок и сказал: «Глянь, какой зайчик без привязи!» Следующим эшелоном Зайчик-без-привязи прибыла в Новосибирск и потеснила местную жительницу Дусю на пахнувшем свежим сеном матрасе.

Потом, уже в конце сорок первого, когда Санькину жену - да-да, в Ленинграде у него была жена, - так вот, когда жену с малолетним сыном эвакуировали из блокадного Ленинграда по «Дороге жизни» и она приехала в Новосибирск, и вошла в Санькину избу с ребенком на руках, худая, изможденная, и увидала на матрасе, который к тому времени перестал пахнуть свежим сеном, и своего Саньку, и Зайчика-без-привязи, и двух ее подружек, она вздохнула и устало молвила: «Другого я от тебя не ожидала».

Две подружки упорхнули. Зайчик-без-привязи повернулась спиной к происходящему, однако осталась. Так они зажили вместе.

Потом была еще красавица Виктория с русой косой, которая потеснила на матрасе и жену, и Зайчика-без-привязи, однако эта история ничего нового к вышесказанному не добавляет.

Тем временем на заводе начались чистки, искали вредителей и диверсантов, и половина конструкторского бюро попала под трибунал, а потом под расстрел, однако личное дело Саньки, который к тому времени числился конструктором, даже не стали рассматривать. Начальник особого отдела глянул на папку с его фамилией и фыркнул: «У этого только бабы на уме!» И бросил папку в стопку благонадежных. Вот тогда он напился вдрызг второй раз. Шампанским. Потому что кофе в зернах - плохая закуска.

…В то утро Сан Саныч встал в шесть часов. Сварил себе кофе. Не завт­ракал. Нервничал. Рыбину из морозилки не доставал. Хватит, натренировался уже. К семи съехались родственники. Дочка Оля, дочка Вера, внуки. Посадили в машину - поехали к месту сбора. В библиотеку. Там его обступили девицы: Сан Саныч, сейчас мы вас переоденем! Олимпийскую форму на диване разложили, куртку ему расстегивают. Сан Саныч заулыбался, нервничать перестал. Девиц щиплет. Девицы повизгивают тихонько, хихикают, пальчиками грозят. Штаны спортивные натянули, фуфайку. Сан Саныч стоит, глазки зажмурил, лапки подставил - девицы ему перчатки натягивают. Потом - инструктаж. «Сперва к вам подойдут люди в красном. Потом люди в белом. Это спонсоры. С ними надо радостно обняться». Ладно, все сели в автобус, поехали на Карла Маркса. Выйдя на площади, он радостно обнял людей в красном, потом людей в белом, вышел на трибуну, сказал про мир во всем мире, взял факел и представил себе, что это красная рыбина, а вовсе не факел, потому что ему так спокойнее, и он нес эту рыбину, полыхавшую пламенем, и от нее было жарко и воняло горелым, и кто-то в толпе сказал: а что за старый хрыч топает с факелом, и кто-то ему ответил, что этому деду сто лет с гаком, и первый ответил: ой, ни хрена ж себе, и тут его подхватили под руки и отобрали факел, потому что дистанция была пройдена!
- Есть хочу, - сказал Сан Саныч родственникам, и они сели в машину и поехали к нему домой, и Сан Саныч намазал хлеб маслом, достал из морозилки свою красную рыбину, настрогал, посолил - и съел. А что не доел - на потом оставил. Знамо кому.

Ну а факел у него дома стоит. Точнее, на балконе. Когда к нему корреспондентки приходят, он им факел показывает. Но в дом не вносит. Потому что воняет сильно. Внуки факел купили. У спонсоров. За двенадцать тысяч рублей. Он говорит внукам: «На кой черт мне этот факел, у меня ж пенсия тринадцать тысяч». А дочка Оля ему: «Надо, папа!» И все тут. Дочка Оля - человек жесткий. У нее своя клиника в Киеве. Зубная. Когда на чемпионат Европы в Чехию ездил, дочка Оля сопровождала. На обратном пути решила папе сюрприз сделать - в Париж заскочить на недельку. Он говорит ей: «Леля, на кой черт мне этот Париж!» А дочка Оля ему: «Надо, папа!» И поехали они в Париж. И видели Эйфелеву башню. И видели собор Парижской Богоматери. И по Сене плавали, и в метро катались, и вот, наконец, пришли они к Лувру. И встали в очередь. В эту бесконечную очередь, которая подлиннее, чем очередь в Мавзолей в лучшие годы советской власти. И вот стоят они и понимают, что не видать им этого Лувра, не выстоять. «Леля, на кой черт нам этот Лувр», - говорит Сан Саныч, и тут подходят к ним охранники, и выдергивают Сан Саныча из очереди, и ведут под ручки в Лувр, и ставят прямо перед «Джокондой». И он смотрит на нее. И она смотрит на него.

- Вот это женщина, на всю жизнь! - восхищенно шепчет Сан Саныч, поднявши кверху большой палец.
- Oui, - соглашается охранник.