Танцы со Смертью

Сергей Ильченко, Тирасполь, Приднестровье:

К каждому из нас, рано или поздно, приходит осознание конечности собственной жизни.

Первобытный человек видел в смерти лишь переход к жизни в новом качестве. Умерший не уходил бесследно,- напротив, его дух был где-то рядом, вмешиваясь в дела живых. К дружественному духу можно было обратиться за помощью и советом, с духами заключали сделки, духи участвовали в праздниках - словом, мертвые продолжали исполнять все общественные функции, согласно прижизненному статусу - хотя и с поправкой на новое положение. Чем выше был статус - тем заметнее и дольше оказывалось посмертное существование. Ребенок, умерший в младенчестве, быстро забывался, растворяясь в небытии и сливаясь с Родом, зато выдающиеся личности сохраняли посмертную индивидуальность в течении нескольких поколений. Смыслом жизни становилась борьба за статус, обеспечивающий длительное и яркое посмертное существование. Смерть сама по себе не имела особого значения. Эта традиция оказалась самой стойкой и дожила до наших дней, оставив бесчисленные следы в средневековом эпосе.

Сказал на это Хаген: "Жалеть его невместно.
Кто, с витязем сражаясь, погиб, как витязь честный,
Того должны живые счастливцем почитать,
И даже женщинам о нем не следует рыдать.

Но находились и скептики, сомневавшиеся в посмертном бытии. В законченном виде их отношение к смерти было сформулировано Эпикуром, полагавшим, что до тех пор, пока мы существуем, смерть еще не присутствует, а когда смерть уже приходит, мы перестаем существовать.
Собственно говоря, это все. Все представления о смерти, при внимательном рассмотрении оказываются смесью двух этих подходов, в различных пропорциях. Однако варианты, получаемые при их смешении, чрезвычайно разнообразны и затейливы.

Европейское отношение к смерти сформировано христианством. Но анализируя христианский подход, мы увидим все тот же родовой принцип, где место Рода заняла Церковь Христова. Хотя в Священном Писании сказано, что до Страшного Суда души умерших пребывают в состоянии небытия, ожидая решения своей участи, дохристианские верования просочившись в христианство поместили Мытарства и Чистилище в реальном, хотя и искаженном масштабе времени, параллельном земному существованию живущих . Допускалось, что души умерших могут контактировать с живыми - на этом положении построен весь институт христианских святых. Эта эклектика частично принимается церковью, предпочитающей не входить в подробности, дабы не смущать умы прихожан, а частично отвергается ею, но все равно существовала и продолжает существовать в общественном сознании.

Даже во времена наибольшего влияния на умы европейцев, христианство не смогло истребить в человеке боязнь физической гибели. Эпидемия чумы 1347-1352 годов, поразившая все страны Европы, обострила ощущение хрупкости отдельно взятой жизни, и уникальности каждой личной судьбы. Смерть всегда была рядом, буквально в одном шаге от каждого из живущих. Она стала столь же привычна и естественна, как жизнь, и привычка притупила страх. Так был сделан первый шаг к лишению смерти ее сакрального статуса.

Успехи медицины, прежде всего в области гигиены, еще больше приземлили процесс умирания, выведя его в разряд бытовых проблем. Средневековая Европа задыхалась от кладбищ, расположенных в непосредственной близости от жилья. Осознав это, власти стали повсеместно требовать выноса захоронений за черту обитания. Во Франции королевским указом 1765 года были запрещены все захоронения в храмах за исключением высшего духовенства. Аналогичные указы принимаются в это же время во Фландрии и в Италии, затем в Швеции и Испании. Общение с миром мертвых стало возможно уже не где попало, а только на кладбище. Так смерть, к тому времени сильно десакрализованная, была отделена от повседневной жизни.

Эпоха Просвещения породила взгляд на человеческое сознание, как на пустой сосуд, в который опыт вливает осмысление мира, в том числе и смерти. Это поставило под сомнение неизбежность воздаяния за проступки, совершенные по недостатку жизненного опыта. Напомню, что Европа той эпохи была миром молодых - средняя продолжительность жизни не превышала 35 лет.

Продолжением этих взглядов стала теософия. Пройдя ряд этапов развития, она окончательно оформилась в учении Е.П.Блаватской, в виде представления о «воздушном царстве», состоящем из ряда «астральных плоскостей», где обитают все сверхъестественные существа и куда души входят после смерти. Здесь нет ни внезапного изменения состояния, ни суда; человек продолжает жить, как и прежде, но только вне тела, продвигаясь по плоскостям к небесному миру, а подготовленные люди могут с помощью обрядов подниматься на эти плоскости и при жизни, общаясь с их обитателями. Общество той эпохи колебалось между надеждой на посмертное существование, и скептицизмом, порожденным развитием естественных наук. Ощущение неизбежности потери личного «Я» блестяще выразил Суинберн:

…не может быть у счастья
Счастливого конца.
Бесстрашно отгоните
Надежд самообман,
С достоинством примите
Тот жребий, что нам дан:
Отжив, смежим мы веки,
Чтоб не восстать вовеки,
Все, как ни вьются, реки -
Вольются в Океан.

Впрочем, влиться в Океан, и уйти в полное небытие - суть вещи все же разные.

Такое видение смерти сохранилось в европейской культуре вплоть до нашего времени. Труды философских и теософских школ XIX-XX веков лишь привнесли в него несколько занятных конструкций, не затронув сути. Зато с практической стороной дела все обстоит куда интереснее.

За последние полтораста лет средняя продолжительность жизни в Европе росла на три месяца в год. Это вызвало изменение самой постановки задачи. Ученые задались вопросом о том, не является ли смерть результатом сбоев в организме, поддающихся лечению?

Ответ на этот вопрос, впервые поставленный Фрейдом, не найден до сих пор. Но достигнутые успехи позволяют утверждать, что человечество стоит на пороге биоинженерной революции, сравнимой по масштабам с революцией компьютерной. Пусть не бессмертие, но кардинальное продление человеческой жизни, притом, активной и полноценной, станет возможно уже в ближайшие десятилетия. Что можно ждать от этого?

Во-первых, долголетие станет товаром, который на первых порах будет доступен лишь небольшой части человечества: богатым жителям развитых стран. Это усугубит пропасть между богатыми и бедными, величина которой и без того достигла сегодня исторического максимума.

Во-вторых, появление избранных долгожителей вызовет дальнейшее снижение социальной мобильности, которая, в современном обществе и без того стремится к нулю.

В-третьих… Есть старый анекдот, когда на вопрос пациента «доктор, я буду жить?» врач отвечает: «а смысл?». Долгая жизнь одномерных людей, описанных Маркузе - а именно такой тип человека, в силу законов капиталистического рынка и получит доступ к платному долголетию - обещает быть крайне примитивной и приземленной.

Возможность поддерживать жизнь даже безнадежных больных еще не означает избавления их от страданий, как физических, так и нравственных. Помноженный на падение авторитета церкви, этот факт породил спрос на услуги эвтаназии. Преодолев, в целом, неприятие общества, институт эвтаназии мало-помалу легализуется. Такие услуги постепенно становятся обычной практикой. Можно утверждать, что в обозримом будущем свобода ухода из жизни станет один из неотъемлемых прав личности, притом, независимо от медицинского диагноза.

Оставив вне рамок рассмотрения версии о внетелесном существовании, популярные в обществе, но отвергаемые физиологами, мы неизбежно придем к позиции Эпикура, то есть к тому, что человек смертен лишь для своего окружения. Иными словами, личность, пересаженная на искусственный носитель, но сохранившая все свои знания и реакции, включая и эмоциональную сферу, будет приемлемым в социальном плане вариантом посмертного существования. Технический прогресс мало-помалу подарит нам и такую возможность. Причем, помимо «разового» переноса «снимка личности» можно представить себе и технологии постепенного замещения выходящих из строя «узлов» человеческого организма, включая и участки мозга, что снимет и проблему личной смерти индивидуума.

Однако проблема человеческого бытия много глубже. Положение о том, что все, без исключения, люди обладают индивидуальностью, настолько самодостаточной, что ее возможно сохранить саму по себе, отдельно от их бытового окружения, не подтверждается опытом. Милорад Павич в «Звездной мантии» писал, что «после смерти живых существ дольше всего живет та часть их телесного состава, которая называется словом». Но много ли слов, выходящих за рамки окружающих его штампов, произносит за свою жизнь среднестатистический человек? Хватит ли их для того, чтобы обрести существование вне принадлежащих ему вещей: квартиры, машины, любимого кресла, банковского счета и домашних тапочек? Этот вопрос, по сути, и является ключевым. Все остальное - не более, чем преодолимые технические трудности.