Последнее интервью Сергея Капицы: «Главное чудо - то, что мы живем»

Профессор Сергей Капица скончался в Москве в возрасте 84 лет. Печальную новость сообщил генеральный директор телекомпании «Очевидное-невероятное».

Мы публикуем последнее интервью, которое выдающийся ученый дал корреспонденту "Вечерней Москвы" вскоре после вручения ему медали Российской академии наук за выдающиеся достижения в области пропаганды научных знаний.

Сергей Капица: «Главное чудо - то, что мы живем»

Сергей Капица, основатель и бессменный ведущий телепрограммы «Очевидное - невероятное», получил золотую медаль Российской академии наук за выдающиеся достижения в области пропаганды научных знаний, став ее первым обладателем. Вручавший награду президент РАН Юрий Осипов назвал профессора Капицу «целым явлением», благодаря которому «тысячи молодых людей были вовлечены в науку, в культуру, в другие направления деятельности».

Мы беседуем с профессором вскоре после вручения награды.

О фамилии, Кембридже и детских воспоминаниях

- Сергей Петрович, ведь ваш отец Нобелевский лауреат Петр Капица в свое время тоже стал первым лауреатом академической награды.

- Да, это интересное совпадение. В 1956 году Академия наук учредила Большую золотую медаль имени М.В.Ломоносова, и первым ее получил, действительно, мой отец за работы по физике низких температур, которые, кстати, одно время я проводил вместе с ним.

- В физику вы пошли под влиянием отца?

- Да, именно так. Остальные наши родственники были географами. Прадед по линии матери, генерал царской армии Иероним Стебницкий был начальником топографической службы, вице-президентом российского географического общества. Моя бабушка была членом географического общества, занималась фольклором народностей нашей страны. Брат моего отца тоже был географом, и, кстати, первая опубликованная работа отца была связана с исследованием и производством рыбьего жира трески - он даже ездил с этой целью в Мурманск. Мой младший брат Андрей Петрович тоже был географом, много лет преподавал на географическом факультете МГУ, заведовал кафедрой рационального природопользования. К сожалению, летом прошлого года он умер... А я, хоть и являюсь физиком, после перестройки тоже переквалифицировался в географы - стал заниматься проблемами народонаселения Земли. Так что мы - традиционные географы.

- Многих интересует, откуда у вас такая экзотическая фамилия?

- Наша фамилия имеет славянское происхождение. Корни уходят в глубь веков, и первые летописные упоминания относятся к временам Куликовского сражения. Там упоминается некий купец Капица. Фамилия редкая, я Капиц, которые не были бы мне родственниками, почти не встречал.

- Как получилось, что вы с братом родились в Кембридже?

- Там в то время жил и работал отец. Приехал он в Англию в 1921 году вместе с группой советских ученых, в которую входили Алексей Николаевич Крылов и Абрам Федорович Иоффе. Это были ученые с мировыми именами, которые должны были восстанавливать разрушенные в результате революции и войн контакты, закупать научное оборудование и литературу. По иронии судьбы Крылов впоследствии стал тестем моего отца. В Кембридже Петр Леонидович познакомился с великим Резерфордом, увидел его лабораторию и очень захотел там поработать. В конечном счете он прожил в Англии 13 лет. Надо сказать, причиной его желания остаться в Англии был не только научный интерес. Отец уехал из России вскоре после тяжелой утраты: во время эпидемии гриппа испанки он потерял свою первую семью - жену и двух детей, и хотя его работа в Кембридже была очень успешной, он страдал от одиночества и семейной неустроенности. Только через пять лет отец встретил в Париже мою будущую мать Анну Крылову, которая жила там в эмиграции, и вскоре они поженились. Вскоре после моего рождения отец был избран членом Лондонского королевского общества.

- А о первом воспоминании вас можно спросить? Какое оно?

- Мне полтора года. У меня болели уши, и чтобы как-то меня утешить, мне подарили цветные карандаши. Я до сих пор помню запах этих карандашей. Когда после войны к нам в институт привезли всякое оборудование из немецких лабораторий, и там были карандаши чешской фабрики Koh-i-nor - я сразу вспомнил этот запах. Еще я помню, что, когда появился мой младший брат Андрей, у меня была к нему естественная ревность. К тому же он был в коляске, а у меня коляски не было, и это возбуждало зависть. Правда, довольно скоро мне купили велосипед, и это вызывало уже зависть Андрея. Но как-то мы преодолели все трудности и остались дружны на всю жизнь.

В не меньшей степени запомнились всяческие страхи. Один из них связан непосредственно с моей дальнейшей профессией. Меня все время тянуло в отцовскую лабораторию, и отец иногда брал меня с собой. Как-то он привел меня в помещение, где стоял первый в мире ускоритель, разработанный и построенный учеником отца Кокрофтом и инженером Уолтоном; на нем впервые было продемонстрировано, как пучком ускоренных частиц можно расщепить ядра лития. Это была довольно сложная установка, напряжение на котором достигало полумиллиона вольт. Подо всем этим гигантским устройством, протянувшимся на два этажа, была маленькая кабина, где экспериментатор на флюоресцирующем экране наблюдал через микроскоп частицы от ядерных превращений. Такими простыми средствами, без всякой электроники, можно многое увидеть! Эта маленькая кабинка меня очень привлекала, но я даже заглянуть туда боялся - пугал черный ящик, задернутый плотной материей, где помещался экспериментатор. Отец рассказывал мне, что первым туда залез Резерфорд, и, когда было подано напряжение, увидел ядерное расщепление, вызванное пучком ускоренных частиц. Так я и не побывал на месте экспериментатора в первом в мире ускорителе, хотя мог бы! Потом уже в моей научной жизни мне много приходилось заниматься ускорителями электронов, но тогда вся эта техника выглядела уже совсем по-другому.

Об учебе и атаке на принца Уэльского

- Где получили высшее образование?

- И школу, и институт я заканчивал уже в Москве. Осенью 1943 года я поступил в Московский Авиационный институт (МАИ). Я был очень молод, всего пятнадцать лет, но на это как-то закрыли глаза, тем более что я был хорошо подготовлен.

- Какая же специальность указана в вашем дипломе?

- Самолетостроение. Одним из моих курсовых проектов была разработка катапультируемоего сидения самолета, которое выбрасывалось за счет тяги ракетных двигателей. Пилота не выстреливали как из пушки, со страшной ударной нагрузкой на позвоночник, а размещали позади сидения две пороховые ракеты, которые в гораздо более спокойном темпе выносили сидение из кабины. Я разобрался в работе пороховых ракет и спроектировал такое сидение, и сейчас этот подход лежит в основе технологии спасения летчиков в аварийных ситуациях. В течение жизни я не раз водил самолет, как-то легко у меня это получилось. Последний раз это случилось в Англии. Я встречался в Лондоне с одним человеком, связанным с вычислительной техникой, а потом мне нужно было попасть в Кембридж. Он неожиданно предложил: «Давайте полетим на моем самолете. Я лечу в Манчестер, а оттуда отвезу вас в Кембридж». Конечно, я согласился. Мы поехали в аэропорт под Лондоном, сели в его маленький самолет, и вдвоем полетели в Манчестер, и уже оттуда отправились в Кембридж, лететь надо было часа полтора. Я рассказал ему, что умею водить самолет, и он предложил мне попробовать. Я взял штурвал, выдерживал высоту полета, направление, и - чих-чих-чих - так мы и летели. Вдруг я вижу, что подо мной - а мы летели на высоте примерно двух тысяч метров - проходит большой вертолет. Мы расходимся как в море корабли, он ниже, а я над ним на большом расстоянии. Все это время мой спутник возился с радио и никак не мог установить связь с Кембриджем. Но это была его забота, а я летел себе, вывел самолет куда надо, и только в последние минуты перед посадкой передал ему управление. Мы сели в Кембридже - и вдруг жуткий скандал - почему ваше радио не отвечало! почему вы так безобразно себя ведете! в общем, вау-вау-вау. Оказалось что на том самом вертолете, который пересек наш курс, летел принц Уэльский, и по этому поводу был объявлен большой воздушный аврал. А у нас не только не работало радио, но еще и самолетом управлял иностранец. Но все обошлось хорошо и для меня, и для принца Уэльского. А вот с парашютом я так и не прыгнул, хотя это и входило в нашу программу. Но тогда я как раз ухаживал за будущей женой Таней, собирался жениться, и она мне прямо сказала, что не хочет начинать свою брачную жизнь с вдовства. К счастью, прыжки с парашютом не были обязательной частью программы, иначе я бы непременно прыгнул, и кто знает, как бы в этом случае развивалась моя семейная жизнь.

«Мы с отцом говорили о многом...»

- Ведь именно в это время над головой вашего отца начали сгущаться тучи...

- В 1945 году я окончил второй курс института. Летом того же года американцы взорвали первые атомные бомбы. Тогда же начало портиться то настроение приподнятости и надежд, которое наступило после Победы. После Хиросимы в нашей стране был создан «Специальный комитет», который возглавлял Берия. В состав этого комитета был включен и мой отец. Так он попал под начало человека, с которым сработаться был органически не способен. Вскоре началось наступление на очень важное для отца дело - кислородную промышленность, которую он создавал и от которой был, в конце концов, несправедливо отстранен. Самым сильным ударом было снятие с поста директора Института физических проблем. У отца отняли институт, установки, которые при организации института ему выслал из Англии Резерфорд, отняли всех его сотрудников. Лишенный возможности работать, он жил, практически безвыездно, на даче на Николиной Горе, никогда даже не ночуя в Москве. Первые полгода Петр Леонидович был в глубоком расстройстве и тяжело болел. Однако затем он вновь начал работать, работать в любых условиях, последовательно и неуклонно добиваясь всего необходимого. В дачной сторожке он оборудовал себе лабораторию, и в этой хате-лаборатории, как он ее называл, ему помогали лишь мы с братом Андреем.

Отец занялся систематическими исследованиями по гидродинамике тонких пленок вязкой жидкости. Сначала он занимался теорией течений тонких слоев жидкости, в экспериментальной части этой работы я принимал прямое участие. Для меня это время было школой и мужества, и мастерства. Опыты проводились в более чем скромных условиях и были осуществлены простыми, но далеко не тривиальными средствами, я думаю, что их класс не мог бы быть выше и в хорошо обставленной лаборатории. Самое трудное состояло в том, что нужно было иметь стеклянную трубку очень правильной формы. Для достижения этого я применил методику, с помощью которой изготавливал зеркала для телескопов, и в результате сделал трубки с оптической точностью порядка микрона - они были точно круглые и точно цилиндрические. Это была изящная, методически точная экспериментальная работа, которая по существу с тех пор не превзойдена. Эта работа, где впервые было исследовано течение тонких пленок по стенке, считается основополагающей в своей области. Интересно, что в 2007 году премия «Глобальная энергия» - полмиллиона долларов - была присуждена академику Накорякову из Новосибирска и доктору Хьюитту из Англии за изучение теплопередачи в пленках. При вручении премии Хьюитт вспомнил про нашу с отцом работу.

Во время длительных прогулок по живописнейшим местам Подмосковья мы с отцом говорили о многом: о науке и обществе, о ученых и власти. Те разговоры во многом сформировали мое отношение к этим вопросам. Упорядоченный и интеллектуально напряженный образ жизни, несомненно, сохранил здоровье отцу. Судьба же его коллег, работавших над бомбой, была другой. Возглавлявший тогда крупнейший ядерный институт Курчатов умер в 57 лет, Алиханов - в 66. И не от радиации, как это иногда представляют, а от болезни сердца, доведенные до инфаркта в первую очередь беспощадным режимом. Пожалуй, только один отец посмел тогда сопротивляться всесильному Берии.

Как наука «пошла в народ»

- Как к вашей начавшейся телекарьере отнесся отец?

- Скептически. Журналистов он считал за недостойных собеседников и почти никогда не давал интервью. Даже когда в 1978-м году он получил Нобелевскую премию, спасался от прессы в Барвихе, в правительственном санатории. А я за него отдувался, должен был отвечать на все вопросы журналистской братии, а потом ему докладывать обо всем, что происходит. Но иногда журналисты все же пробирались к нему. Как-то я приехал в Барвиху и застал отца в парке на скамейке с одной очень эффектной дикторшей с центрального телевидения. Когда я подошел, желая сказать что-нибудь приятное, она заулыбалась: «Смотрите, какой у вас знаменитый сын». Отец повернулся и ответил: «Это я знаменитый, а он только известный».

- Наверняка крупных ученых заполучить было не так-то просто....

- Прошло немало времени, прежде чем наша деятельность начала получать признание в высоких научных кругах. Крупные ученые - а именно их участие для нас было принципиально важно - поняли, что от них ждут в передаче не отчета, не ликбеза, а дают им возможность поделиться своими взглядами на мир и познание, поразмышлять о природе вещей, о перспективах наук. Причем шире, чем это возможно в их повседневной работе, ограниченной, как правило, рамками специализации. Участие в передаче стало престижным делом.

Плата за славу

- А как вы отнеслись к тому, что про вас стали сочинять анекдоты? Например, такой: Сенкевич, Дроздов и Капица пошли в экспедицию и Капица всех замучил умными разговорами. Ночью Дроздов просыпается. Сенкевич сидит у костра и что-то жарит. «Что-то не нравится мне этот Капица, такой нудный», - говорит Дроздов. «Не нравится - не ешь», - отвечает Сенкевич.

- Это признак популярности. Однажды, незадолго до Нового Года меня вызвал Мамедов. «Сергей Петрович, - говорит. - Хочу вам показать, прежде чем давать в эфир». Нажимает на кнопку - на экране возникает Хазанов, который довольно ловко меня пародирует. Энвер Назимович на меня очень внимательно смотрит, как я на это реагирую. А я реагирую естественным образом - смеюсь, мне это определенно нравится. Появилась даже песня Высоцкого, посвященная нашей передаче - «Письмо в передачу «Очевидное-невероятное» из Канатчиковой дачи». Замечательный артист, голос эпохи так прореагировал на то, что я делаю. Я считаю, что это одна из самых высоких оценок той деятельности, которой я занимался, и выражена она в бесспорно талантливой манере.

- Передача «Очевидное-невероятное» в 1991 году была закрыта по решению руководства Первого канала. Как вы это пережили?

- Это было время, когда на экране царил Кашпировский и всякие другие подобные ему Чумаки. Разумное слово, с которым я был связан - никогда этому не изменял и не изменю - не находило места в общественном сознании. Кризис передачи «Очевидное-невероятное» совпал с кризисом отношения к науке в общественном сознании, но наука переживет любые кризисы. Сейчас благодаря усилиям продюсера Светланы Поповой передача вновь появилась на Российском телевидении, и мы по-прежнему выходим раз в неделю, по субботам. В следующем году исполняется 40 лет «Очевидному-невероятному». Мне - 85. Получатся, я почти полжизни веду эту передачу. Представить страшно!

- Вы член комиссии РАН по борьбе со лженаукой. Не боитесь выплеснуть вместе с пеной младенца?

- Не думаю, что тут может быть серьезная опасность для стоящих ученых, которые не должны бояться трудностей. Наука имеет свои пути и методы развития, оппоненты должны быть всегда, и если у человека есть четкие аргументы, он всегда найдет способ их доказать. Когда я начинал заниматься демографией, мне тоже говорили, что я совершаю ошибку, что моя теория никуда не годится, но прошло время, и сейчас со мной соглашается всё большее число коллег. Это часть научного процесса, и это нормально.

Что же касается невиданного со времен Средневековья расцвета шарлатанства, то здесь недостаточно бичевать отдельные явления. Надо искать причину кризиса сознания в обществе. Ведь это общемировой процесс. Я думаю, распад сознания и связанные с ними распады семей, наркомания, всеобщая растерянность и прочие беды являются следствием как раз демографического перехода, который сейчас переживает человечество. Общество меняет ориентиры, как будто вы едете на машине, и вдруг она делает резкий разворот. Когда всё стабилизируется, вся эта магия и астрология очень быстро изживут себя.

О науке и вере

- Сергей Петрович, вам нередко приходилось выступать против разрушения храмов. Вы верующий человек?

- На этот вопрос я обычно отвечаю, что я русский православный атеист. Вопрос о том, есть ли Бог, для верующего человека аналогичен знаменитому высказыванию Тертулиана: «Я верую, ибо это абсурдно», и всякая попытка испытывать веру знанием приводит в тупик. Истинно верующие люди обращены в себя, это для них важно, это их философия, их взгляд на мир. Я как-то был гостем митрополита Смоленского и Калининградского Кирилла, который сейчас стал Патриархом Всея Руси. Я ездил в Смоленск и провел с ним целый день, мы очень интересно беседовали. Это активно мыслящий человек. Я высоко ценю памятники русской православной архитектуры, уважаю деятелей Церкви, но знаете, что ответил Лаплас, когда его спросили о Боге? «Я не нуждаюсь в этой гипотезе». Я могу рассуждать о Боге как о явлении культуры, но считаю, что наше непонимание тех или иных вещей не означает наличие Бога. В древности за каждым кустом пряталось по божеству, потому что люди не могли объяснить явлений природы. Сегодня мы продвинулись чуть дальше их и знаем, что такое солнечное или лунное затмение. Поэтому и богов у нас меньше. Некоторые боятся, что, лишившись бога, мы потеряем остатки совести. Я не вижу тут никаких противоречий. Думаю, можно жить по совести и при этом не верить в Бога.

- Сергей Петрович, а что это за история покушения на вас с ножом?

- С топором, милая! Это случилось на Физтехе в 1987 году. Я прочитал лекцию, иду к себе в кабинет. Вдруг почувствовал сильный удар по голове сзади. Боли не было: я даже подумал, что кто-то резко хлопнул мне в ухо, такая дурацкая шутка. Я обернулся и получил второй удар по голове. Только тут я понял, что какой-то парень бьет меня топором. И тут со мной что-то случилось, что-то во мне взорвалось, какие-то запаянные первобытные инстинкты. Я ничего не помню, помню только, как очнулся через какие-то секунды лежащим на нем сверху, и топор уже у меня в руках. Это был небольшой туристский топорик, но очень остро заточенный. Этот парень подо мной барахтается, дерется, и я чувствую, что он очень сильный. Я замахнулся - и тут понял, что это непедагогично - на глазах студентов убивать человека. Что делать? Отпустить-то его тоже нельзя! Я держу топор и думаю, куда бить. Всё это, опять же, доли секунды. Это в кино они барахтаются минут 15, и всё ничего. Решаю бить по глазам. Но это страшный удар, я бы убил человека, предварительно изувечив его, и мне потом с этим пришлось бы жить. Тогда я решил ударить его по зубам. А в это время жена как раз вставляла себе зубы, и я знал, как это дорого. Тогда я перевернул топор и ударил его обухом по лбу. Ударил сильно, он сразу затих и лежал как колода. А я встал, сказал студентам, чтобы смотрели за ним, потому что он опасен, и пошел на кафедру. Моя помощница Наталья Ивановна потом долго вспоминала, какой испытала ужас, когда открылась дверь и вошел профессор Капица, с топором и весь в крови. Я сказал, чтобы вызывала милицию и скорую, а дальше опять ничего не помню.

Меня отвезли в Боткинскую. Незадолго до этого меня уговаривали лечь на операцию по поводу радикулита, но я не хотел трогать позвоночник. И вот я лежу в сумрачном состоянии и вижу знакомого нейрохирурга, который говорит: «Я хотел ваш спинной мозг, а мне достался головной». Такой вот ужастик. Но всё закончилось хорошо. Рана была глубокая: мне наложили 17 швов, я потерял полтора литра крови, так что пришлось делать переливание. Потом меня врачи спрашивали, не болит ли голова, а я рассказывал им анекдот про Гоги, который на аналогичный вопрос отвечал: «Как голова может болеть? Там же кость!» Конечно, это было серьезное потрясение. Мы с Таней уехали в санаторий в Сочи, на сей раз без аквалангов, пробыли там две недели, а потом вернулись, и я дочитал лекции до конца.

- А кем был нападавший?

- Он работал в реставрационных мастерских в Ленинграде, восстанавливал иконы, а еще он состоял в черносотенной организации «Память», и я у них считался главным жидомасоном. Потом, оправдывая свой поступок, он писал, что хотел избавить родину от страшного врага. Он три раза приезжал в институт, чтобы выследить меня. Судить его было нельзя: он был официальным сумасшедшим, так что его отправили в закрытое психиатрическое учреждение - что-то среднее между психушкой и тюрьмой. Страшное, говорят, место. Кстати, по этой же технологии был потом убит священник Александр Мень.

- Сергей Петрович, у вас в жизни было немало случаев, когда вы оказывались на волосок от гибели. Может быть, это всё-таки Бог вас бережет?

- Почему же он Александра Меня не уберег? Думаю, мне помогла хорошая реакция, самообладание и спортивные навыки. Я был внутренне готов к экстремальной ситуации.

- Для вас в жизни есть чудо?

- Главное чудо - то, что мы живём. Сама наша жизнь - это, конечно, большое чудо. Рождение ребенка и то, что происходит с ним на наших глазах, когда за полтора-два года он достигает такого колоссального прогресса, - это тоже совершенно невероятно.

- Говорят, вы не любите воспоминаний, не хотите писать мемуары. Почему?

- Потому что жизнь продолжается, а мемуары - это своего рода подведение её итогов. Я не хочу жить прошлым, потому что у меня еще слишком много дел в настоящем.

БИОГРАФИЯ СЕРГЕЯ КАПИЦЫ

Сергей Капица родился 14 февраля 1928 года в Кембридже (Великобритания). Принадлежит к династии русских ученых, сын лауреата Нобелевской премии Петра Капицы.

В 15 лет Капица поступил в Московский авиационный институт и в 1949 году закончил его. Доктор физико-математических наук, автор нескольких книг, десятков статей, ряда изобретений. Сергей Капица написал ряд научных работ в области аэродинамики, магнетизма, прикладной электродинамики, ускорителей, физики ядра, истории науки и культуры. Ученый создал феноменологическую математическую модель гиперболического роста численности населения Земли. Результаты работы изложены в монографии «Сколько людей жило, живет и будет жить на Земле».

В 1973 году Капица начал вести передачу «Очевидное-невероятное», посвященную популяризации науки.

Сергей Капица является президентом Евразийского физического общества, он член Европейской академии наук, действительный член Российской академии естественных наук, член Совета при Президенте РФ по культуре и искусству. Член Римского клуба, президент междисциплинарного дискуссионного клуба «Никитский клуб ученых и предпринимателей России», член Манчестерского литературного и философского общества (Manchester Literary and Philosophical Society). Почетный первый вице-президент общественной организации Евразийская академия телевидения и радио. Лауреат премии Калинги (ЮНЕСКО), Государственной премии СССР (за организацию телепередачи «Очевидное-невероятное»; 1980), премии РАН за популяризацию науки, премии правительства Российской Федерации в области образования (2002).