|
|
ОДИН ИЗ БЕССМЕРТНЫХ
А. С. Кончеев
Анатолий Пулóвер, в шутку как бы, сделал сам для себя предположение, касающееся его личной судьбы в этом загадочном мире. Он предположил, что он существо совершенно иного рода, нежели все остальные существа ему известные, а потому и не подвержен одному из самых фундаментальных законов, которым подчиняются абсолютно все существа этого мира - закону непременной смерти. После уже сделанного предположения Анатолий вынужден был признать, что нельзя утверждать, что и еще кто-нибудь тоже может не оказаться таким же исключением, смерти неподвластным. Однако Анатолий решил эту, последнюю, мысль пока не развивать, потому что, собственно, и первая мысль была только предположением, а значит, для второй время еще не пришло.
Для предположения этого у Анатолия были довольно веские, на его взгляд, основания.
Совершенно ведь было неизвестно, что же такое смерть как личное переживание.
Что такое смерть кого угодно было ясно. Человек или животное переставали существовать как живые существа и начинали пребывать в этом мире уже как часть мертвой природы. В них, конечно, оставалась жизнь, но это была не их жизнь, а жизнь микроорганизмов, червей, вирусов каких-нибудь, продолжавших жить в их уже обезжизневших телах, собственная же их жизнь безвозвратно куда-то улетучивалась.
Собственно, что значит «куда-то»? Ясно было, что никуда. Куда пропадает дырка от бублика, когда он съеден? Никуда. Она есть, продолжает быть вообще как пространство, а в частности не пребывает больше нигде. Так и в конце жизни индивидуума. Бытие, жизнь во всех формах продолжает пребывать как процесс жизни, как некое поле жизни всех, еще не умерших, но самого индивидуума уже нет.
Это всё, рассуждал Пуловер, касается наблюдаемых объектов, то есть тех, кого видишь из окошечек глаз. Касается других.
Совсем другое дело сам Анатолий Пуловер. Анатолий всегда четко различал, что такое он сам, сам в себе, со всеми своими внутренними переживаниями, а что такое другие. Это - две совершенно не сходные между собой вселенные.
Внутри себя Анатолий чувствовал всякие ощущения, в основном приятные или нейтральные. Он ел вкусные продукты и чувствовал их вкус. Он смотрел на красивых женщин и чувствовал приятные ощущения в груди. Некрасивые женщины, что удивительно, таких ощущений не вызывали, а некоторые, уродины, вызывали даже немедленное чувство отвращения. В особенности сильным было это чувство в том случае, если в воображении представлялись ему те сексуальные действия, совершаемые им с такими мегерами, которые так хотелось бы совершить в отношении женщин красивых. Как-то после очередной порции таких переживаний Анатолий задумался о том, каковы же критерии женской красоты, но не смог придти ни к какому выводу, кроме того, что это некий подспудный инстинкт, предпочитающий розовое, нежное, гладкое и расположенное в определенном порядке, сероватому, морщинистому, грубому и имеющему порядок какой-то другой.
Где-то внутри, совершенно неосознаваемое, находилось в нем то, что совершенно точно знало, каким должно быть красивое, а каким некрасивое и различало их безошибочно. Поскольку оно находилось внутри него, то Анатолий вполне последовательно полагал, что это он сам и есть. То есть это было что-то такое в нем, принадлежащее ему, но прямо им не осознаваемое.
Благодаря этим наблюдениям и размышлениям, Анатолий увидел, что хотя все на свете совершается по какой-то причине, но понять, почему оно совершается именно так и только так, совершенно невозможно. Это открытие поразило его чрезвычайно. Ведь из него следовало, что никакие выводы по аналогии не имеют никакой абсолютной силы, а потому и закон причинности, которым мы, не задумываясь, привычно пользуемся, может иметь сколько угодно исключений, и потому, собственно, это никакой не закон, а эмпирически замеченная закономерность с очень высокой степенью повторяемости. Попросту говоря, если умирали все люди и всегда, это совсем не означало, что должен умереть и любой человек, а значит и тот, кто все это наблюдает - он вполне мог (а, собственно, почти должен был) быть исключением из всеобщего правила. К тому же, если все умершие очевидно превращались во что-то вроде дырки от съеденного бублика, то сам он, очевидно, был чем-то таким, что никакого отношения не имело ни к материи, ни к пространству, в котором материя находилась, и потому не мог представить себе своего уничтожения и растворения, даже если бы он каким-нибудь образом и утратил возможность пользоваться именно этими, а может и всякими другими пространством и материей. Конечно, можно было предположить, что те умирающие, другие, тоже внутри себя были такими же, как сам Анатолий. И хотя это само собой всеми подразумевалось, но Анатолий ясно видел, что знать это на самом деле невозможно, нельзя же вылезти из себя и залезть в другого, а потому решил о других пока не рассуждать.
Сначала Анатолий предположил, что тело его, конечно, умрет, как и у всех прочих, а он сам, в виде души или какого-нибудь духа, улетит куда-нибудь, чтобы как-нибудь там жить. Но потом он подумал, что для любой другой жизни все равно потребуется материя и пространство, а откуда им взяться каким-нибудь другим, чем уже есть теперь? А потому незачем им и исчезать, чтобы потом снова появиться неизвестно где и неизвестно каким образом. Нет. Все должно было быть, конечно, проще. В конечном итоге, Анатолий Пуловер пришел к тому выводу, что он должен жить вечно именно в тех условиях (в общих чертах, конечно), в которых он теперь и живет. Жить всегда. Он здесь возник однажды и насовсем, и, значит, пребудет здесь всегда.
Нет, были еще и другие соображения. Главное соображение, факт даже, центральный факт, было то, что Анатолий чувствовал в себе неимоверную силу жизни. И ему казалось, что какой-то поразительно внятный голос этой могучей силы уверенно говорит ему: «Ты бессмертен, ты будешь жить всегда. Смерти других, это смерти других, в них нет такой силы, в них нет этого голоса, в них нет, поэтому, и бессмертия. Потому они и умирают. Ты же не умрешь никогда, ты умереть не можешь. Ты родился, наконец, и теперь будешь жить вечно - всегда». Анатолию, конечно, пришла в голову мысль, что он просто сам внушает себе некую фантазию, несбыточную мечту, но он соображение это легко опроверг. Он, собственно, не хотел быть бессмертным, не хотел жить вечно. Он вполне мог бы примириться с перспективой смерти навсегда. Не было у него желания бессмертия как такового, но было знание (приятное знание, что скрывать) того, что бессмертие просто его удел. И хотя это было знание, Анатолий решил все-таки, что правильнее считать его предположением, потому что у него не было знания того, что такое это знание само по себе, а значит и ни в чем окончательно, он не мог быть уверен.
Именно в этот период своей жизни Анатолий понял, что он верит в бога. Но это была странная вера. Тот голос, который он как бы слышал, не был с одной стороны его собственным внутренним голосом, но и признать, что он откуда-то исходит, тоже было невозможно, потому что тогда было совершенно неясно, где же находится это место.
И вот тут, Анатолий увидел вещий сон.
Ему снилось, что он лежит в своей кровати и спит. Причем, хотя он и спал, он все видел вокруг и понимал. Он чувствовал одеяло, была зима и за окном стоял лютый мороз. Под головой он чувствовал подушку, поскрипывающую при любом его движении. Каким-то образом часть подушки находилось у него в голове, и представляла собой свитое из травы, ваты и перьев мышиное гнездо, в котором обосновалась мышь с выводком розовых мышат. Мышь не мешала ему, тем более что каким-то образом было ясно, что она как бы часть Анатолия и даже для чего-то ему нужна. Мышь сновала туда сюда, возилась, благоустраивалась и совсем, почему-то, не досаждала Анатолию. Он даже перестал обращать на нее внимание, а размышлял о своем сне, который происходил в какой-то сумрачной комнате, с тяжелыми темными портьерами, закрывавшими окна. Анатолий знал, что он давно живет в этой комнате, спит в ней, но что это за комната, и как он в ней оказался, ясного представления не было. Потом Анатолий подумал, что раз уж он все равно разглядывает комнату и как бы не спит, то может пора встать, но тут же понял, что это невозможно. Во-первых, из-за мыши - было бы очень неудобно ее беспокоить, а, во-вторых, потому, что он совсем не выспался, а от этой мысли спать захотелось еще сильней. Тут Анатолий слегка проснулся на самом деле, подивился образу никогда невиданной им, но такой знакомой и родной комнаты, и снова вернулся в сон. И тут он увидел, что мышь покидает гнездо и собирается куда-то уходить навсегда. Причем она добросовестно решила гнездо тоже убрать, а подушку от головы Анатолия отделить и даже каким-то образом ее отремонтировать, чтобы от гнезда не осталось уже никакого следа. Анатолий понимал, что мышь совершенно права и делает все очень правильно, и от этого в нем поднялось к ней чувство благодарности и признательности. Он никак его не выразил, потому что этого совершенно не требовалось.
Мышь закончила свою работу и исчезла, Анатолий уютно закутался в одеяло и стал просыпаться. Затемненная комната постепенно рассосалась, теплое покалывание с левой стороны головы, там, где было гнездо мыши, тоже постепенно исчезло, и Анатолий остался с довольно приятным ощущением выспавшегося человека, пытающегося сохранить и понять остатки только что пережитого сна. Ясно было, что сон абсурден. Но сны часто абсурдны. И вдруг Анатолий понял, что сон этот был о боге. Как? Почему? Он не мог бы объяснить. Только он понял внезапно, что бог только кажется, что должен где-то обитать и в чем-то находиться. На самом же деле он просто есть и всегда смотрит на Анатолия. Может и не только на Анатолия, но на себе Анатолий почувствовал этот взгляд вполне явственно. Это был мудрый, спокойный и какой-то правильный взгляд и каким-то странным образом ощущение от этого взгляда, от самого бога, было в точности похоже на деятельность уходящей и ремонтирующей подушку мыши. То есть эта абсурдистская мышь, с гнездом в анатолиевой голове и со своей уютной мышиной жизнью, странной разумностью, объяснила Анатолию суть бога. В этот момент, переживая ощущение странного сна, Анатолий понял, что такое для него бог. Он понял, что бог есть, он здесь, внутри него, снаружи тоже, конечно, а вообще-то он как мышь из сна - абсурден, непостижим, но понятен и уютен. В дальнейшей своей жизни Анатолий часто вспоминал и этот сон, и бога, каким он ему в результате этого сна открылся, и только качал головой. Мог ли кто-нибудь, кроме него, видеть такие сны и таким образом уверывать в бога? Анатолий этого представить себе не мог.
В то время Анатолий работал слесарем-сантехником в ЖЭУ и учился в институте на вечернем отделении. Для эксперимента он рассказал свой сон, не упоминая о боге, правда, своему напарнику. Тот выслушал без особого интереса и сказал, что ему, другой раз, и не такая херня снится. Больше они с ним вещий сон Анатолия не вспоминали и не обсуждали.
Анатолий Пуловер был уверен, что ни кому до него такие мысли в голову не приходили. Могли они, конечно, быть у кого-то подобного ему, но были ли такие подобные, узнать, очевидно, было никак нельзя, да, собственно, и не надо было. В мире живут миллиарды людей, часть их создает книги, записывает свои мысли, но видимо никто из них к бессмертным не принадлежал. Анатолий ни у одного писателя или философа никогда не встречал ничего подобного своим мыслям и потому несколько наивно, но вполне последовательно решил, что ни книг таких, ни откровений никаких в таком роде, просто нет.
Книги такие, конечно, есть, но А. Пуловеру они на его жизненном пути не попались. Ему даже не попались книги, в которых бы говорилось о таких книгах. Это кажется маловероятным, но это так. И виноват в этом, отчасти, был сам Анатолий. Прочитав по молодости десяток другой (прямо скажем, вторичных и неудачных) философских и мистических книг, и, найдя в них только крайнюю степень невежества и даже просто непонимания того, о чем эти книги пытались толковать, Анатолий полностью разочаровался в них и в дальнейшем интересовался ими мало, а потому только и укрепился в своем ложном убеждении.
Жизнь Анатолия Пуловера шла тем временем обычным чередом. Философские его мысли не оказывали, казалось бы, никакого влияния на его реальную жизнь. Немного, наверное, все-таки оказывали. В мыслях о личном бессмертии был очевидный психотерапевтический эффект. Чтобы ни происходило с Анатолием, всегда на фоне его повседневных мыслей присутствовало это тайное ликование, - я бессмертен, я буду жить вечно, все умрут, но не я.
Смерть других для Анатолия не была желательным явлением, а смерть близких, дорогих душе людей была даже страшна, но личная неподверженность этому фатуму в какой-то степени с этим примиряла.
В некоторых частностях философия Пуловера с течением времени претерпевала и изменения. Он отказывался от одних представлений, переходил к другим, возвращался иногда к уже отринутому на каком-то этапе. Углублял понимание каких-то второстепенных аспектов. Короче, играл вовсю. Можно сказать, что Анатолий имел хобби, заключающееся в разработке и совершенствовании философии личного бессмертия, а потому и не имеющее никакого другого для себя материала, кроме самого Анатолия Пуловера собственной персоной.
Самое же поразительное произошло, когда Анатолий Пуловер состарился. К своим восьмидесяти годам он похоронил море родственников, жену, двух детей и нескольких внуков, двоюродных впрочем. Сам он был крепким стариком, которому никак нельзя было дать его лет. К старости самобытная философия личного бессмертия А. Пуловера стала меньше занимать его мысли. Связано это было с тем, что на протяжении жизни Анатолий ни разу не усомнился в том, что он никогда не умрет. И если к старости обычные старики впадают в меланхолию, депрессию, маразм или религию, чтобы как-то нейтрализовать крайне неприятные и тягостные мысли и представления о, по-видимому, вскорости им предстоящем и крайне для них нежелательном событии, уходе - так называют это загадочное событие - свою или чужую смерть - лицемерно-робкие земляне. Анатолий Пуловер был от этого избавлен.
Уход. Хорош уход! Скорее, позорное изгнание, а еще точнее, наглый отъем того, что, казалось бы, было дано навечно, и что, без сомнения, всегда представлялось наивысшей ценностью почти во всех жизненных коллизиях. Люди не хотят умирать. Да, некоторые, измученные болезнями, скорбными мыслями, мелочными невзгодами, уже и с радостью ждут смерть как избавление, как меньшее зло, но с какой бы радостью любой из этих страдальцев сбросил бы свои годы и невзгоды и опять молодым петушком или курочкой бросился бы навстречу радостям жизни, теперь, увы, для него невозможным.
Судьба Пуловера была к нему милостива. Он никогда не болел ничем серьезным или хроническим, никогда не был бедным, а в годы социальных потрясений, от которых не бывает полностью избавлена ни одна эпоха, сумел сохранить и положение, и сбережения. Анатолий видел, конечно, что не один он такой успешный, но нельзя было не признать и того, что он все-таки принадлежал к преуспевающему меньшинству. И не только в отношении материального благополучия (Анатолий мог бы обойтись и гораздо меньшим, чем имел), но и в других, не менее важных отношениях, судьба явно берегла его, и даже потакала ему, и щадила его. Задумываясь об этом, Анатолий вспоминал первый и основной постулат своей философии - он, Анатолий Пуловер, существо иного, совершенно особенного рода, нежели все прочие, населяющие Землю, а может и всю вселенную.
Произошло же вот что. В конце концов, Анатолий заболел. Ему уже было девяносто пять лет. Несколько серьезных недомоганий разом обрушились на непривычного к такому Анатолия. Философия его исключала его физическое исчезновение из этого мира, но она, строго говоря, никак не оговаривала ту форму, в которой должно было длиться это вечное существование. Странно, но впервые за долгую жизнь Анатолий задумался о старости, немощности, болезнях. Возможно, исходя из своей уникальности, он полагал, что она должна распространиться и на его тело, здоровье, рассудок и т. п. Получалось, что это не так.
Было в этом что-то неправильное, и скоро Анатолий понял что именно. Неправильным было то, что он уж очень сильно разделил те два мира, в которых он существовал и предполагал существовать вечно. Неуничтожимым поистине был собственно внутренний мир, внешний же постоянно менялся, а значит и уничтожался постоянно, постоянно же заменяясь своей несколько измененной копией, получавшей сполна все права исчезнувшей. (То, что и с внутренним миром происходит что-то в этом же роде, Анатолий так никогда и не заметил.) Этот второй, внешний, мир был необходимой платформой для существования первого, главного, мира, но, как a priori предполагал Анатолий, от него независимой и влиянию его не подвластной. Это-то и было ошибкой. Нужно, необходимо было заставить этот грубый, инертный и неуправляемый мир подчиниться, заставить его играть по другим правилам, иначе вечное пребывание в нем могло превратиться в вечную муку. Вопреки очевидному, Анатолий решил, что это возможно. Должно быть возможно, сказал он себе, лежа в палате районной больницы. И с этого момента Анатолий Пуловер стал молодеть.
То есть, анализируя впоследствии события этих лет, Анатолий именно этот момент счел поворотным. Именно тогда открылась ему великая истина об управлении, которому можно подвергать внешний мир. Практически выглядело это совсем просто. Даже странно было, что за долгие годы ничего такого и малейшим намеком не просочилось в реальную пуловеровскую жизнь.
Следовало во внутреннем мире, мире самосознания, самоощущения, создать любой образ, желательно очень простой и приятный, скажем, хрустальный шар или зеленую лужайку размером с мяч или экран телевизора. Да, что угодно. Потом надо было в этот образ переместить мир внешний (полностью), увидеть его там, понять, что теперь он находится уже не только вне тебя, за пределами ушей, глаз и кожи, а еще и здесь во внутреннем мире, сконцентрированным в созданном образе. Далее следовало задать цель управления, то есть увидеть то, что требовалось получить в реальности. И последним этапом было соединение мира, подвергшегося управлению, с миром самим по себе. Соединение обычно происходило легко и просто, а потом начинало действовать управление.
Для начала Анатолий таким образом себя вылечил. Потом, постепенно омолодил. Точно так же, как в молодости Анатолий не понимал, не знал, почему любовный трепет (и вожделение) вызывает в нем молодое и розовое, а в более зрелом возрасте уже несколько иное и вообще (сопряженное с самыми разнообразными, но всегда, в сущности, произвольными атрибутами) всякое разное, а не старое и морщинистое, так же и теперь ему было неведомо, почему мир поддается управлению, почему он становится таким, каким его хотело сделать некое уникальное существо по имени Анатолий Пуловер.
Когда Анатолию Пуловеру было семьдесят лет, у него умерла жена, бывшая старше его на четыре года. Это была прекрасная женщина, с легким характером, отличная хозяйка, любимая бабушка и прочее. Пуловер держался прекрасно, принимал соболезнования родственников и сотрудников. Он тогда еще работал и выглядел, как огурчик. В сущности, он не очень-то и горевал. Он давно примирился с тем, что мир вокруг него каким-то странным образом от него отделён, а живущие в нем существа совсем непохожи на него. Вернее, как раз таки очень похожи и только, но на самом деле они не более чем призраки и не реальнее, чем фантомы скоропреходящих фантазий и быстро забывающихся снов. В том возрасте он склонялся к агностицизму и предпочитал считать, что внутренняя сущность «других» абсолютно непознаваема и, вполне возможно, вообще не существует.
Жена сгорела за одиннадцать месяцев. У нее появилась постоянная температура, повышающаяся к вечеру. Пропал аппетит. Через несколько месяцев болезни, она, бывшая таким гурманом, не хотела есть ничего. Стали появляться внезапные короткие обмороки. Медицинские обследования не давали никакого результата, а когда все-таки обнаружили какое-то новообразование в мозгу, операцию делать было поздно из-за слабости и истощенности организма. Так она и умерла.
Анатолий, овладевший управлением, хотел вначале ее воскресить. Это был дорогой человек. В сущности, Анатолий любил свою жену всю жизнь и не только как женщину, но и просто как близкого и преданного друга. Воскрешение, он был в этом уверен, вполне возможно и произойдет. Остановил же его рой мыслей и чувств. Кроме жены было еще много других людей, достойных воскрешения. С другой стороны, Анатолий никак не мог представить, придумать, правильную форму воскрешения. Прошло много лет, мир стал другим, другим стал сам Анатолий. Как бы возникли, куда делись бы, что бы делали все эти воскресшие? А главное, как реагировали бы на их появление те, кто был уверен в их смерти и не мог представить себе их, или какого бы то ни было, воскрешения даже в страшном сне. Нет, начав воскрешать кого бы то ни было, можно было затронуть такие структуры бытия, о которых сейчас в нынешнем состоянии мира и понятия не было, но которые, проснувшись и активизировавшись, могли привести к таким непредсказуемым последствиям, которые страшно даже представить. А, может быть, и не привели бы. Но Анатолий решил пока не рисковать.
Омоложение удалось частично. Вернуть настоящую молодость Анатолию не удавалось. Более того, некоторые болезни как бы были более упорными, чем другие, и постоянно возвращались. К ним приходилось принимать особые меры. Анатолий давно заметил, что какие-то совершенно нелепые и невозможные образы обычно гораздо действеннее, чем более близкие к реальности. Однажды он открыл вообще потрясающий метод. Это было связано с сильнейшим приступом радикулита, разбившего его практически мгновенно. Метод заключался в громком выкрикивании собственно совершенно бессмысленных «слов» какого-то варварского языка, которые сами по себе ничего не значили, но, будучи прикрепленными, как серебряный серпантин, к маленькому, вибрирующему, воображаемому, разумеется, дирижаблю, висящему в дальнем углу комнаты и постепенно уходящему в холодный бетон, действовали очень эффективно. Облегчение наступило сразу же, а выздоровление наутро. Правда, было состояние некоторой слабости и безразличия ко всему. Анатолий два дня валялся в кровати, что произошло с ним впервые в жизни.
И вот, наконец, пришла смерть. Пришла тогда, когда Анатолий был, в сущности, совсем еще не стар. Ему было 109 лет. Он участвовал в марафонском забеге для стариков, тех, кому было больше 60-ти лет. Он сказал, что ему 68. Во время марафона он простудился. Слег. А когда подумал, что надо бы принять меры, почувствовал апатию и безразличие. Жизнь надоела. В ней еще были приманки, но они были какие-то пресные. На самом деле, понял Анатолий, они были такими же, как всегда, просто у него стал кончаться завод. Когда-то, очень давно, ему попала в руки тонкая книжица, потрепанная, без конца и начала, повествующая о каком-то философе или философском направлении. Анатолий не вникал. Просто взгляд случайно выхватил фразу: «Люди подобны часам, которые заведены и идут, сами не зная зачем». Фраза понравилась, а брошюру он почему-то выкинул. Теперь он жалел об этом. Что это был за философ, что за философия? В любом случае, эта мысль неоднократно всплывала у Анатолия на протяжении его долгой жизни. Заведены и сами не знают зачем. Да. Так и есть. Мысль эта странным образом уравнивала его бессмертного со смертными. Ведь он так же не знал, зачем он идет и почему, как и любой из смертных. И вот теперь он подумал, что, наверное, кончается завод. Так, если завод может кончиться и у него, значит он тоже не бессмертный. Но с другой стороны, почему бы богу и снова его не завести? Но не заводит же он других, не запускает же их снова в жизнь, почему он сделает это для Анатолия? И тут Анатолий подумал, что, в сущности, он ничего не знает. Может быть, бог и заводил людей снова, но выпускал их где-нибудь в другом месте, снабдив их другим телом, может он и не заводил никого, а делал новых людей, снабжая их сознанием своего бессмертия как Анатолия, а некоторым не давая этого. Анатолий ничего не знал. Можно было фантазировать, рассуждать, но с очевидностью было ясно, что это не знание, а просто пустые предположения. Знание было у бога, и он им не делился. Скорее всего, и не мог поделиться, если бы и захотел. Ведь то, что понимает бог, человек, ясное дело, понять не в состоянии.
Анатолий лежал в своей комнате, изредка вставал и съедал что-нибудь. Аппетита не было, жить совершенно не хотелось. Как-то раз Анатолий с ужасом подумал, что он может так ослабеть, что не дойдет до холодильника, не сможет даже встать, а смерти все не будет. В конце концов, если он бессмертный, то вполне может таким оставаться и без еды и сколь угодно длительное время. Надо было что-то есть, надо было выходить на улицу и идти в магазин за продуктами, потом возвращаться и насильственно их поглощать. Да, если кончается завод, то может не помочь и еда. Слабость может наступить и при нормальном потреблении пищи. Анатолий хотел применить свои способности получать желаемое для того, чтобы самому произвести новый завод на новую жизнь, но понял, что ему этого не хочется. Что-то ему мешает, и это мешающее не дает и не даст ему попросить энергии и сил для дальнейшей жизни. И тогда Анатолий решил умереть. Каким-то образом он понимал, что сделать усилие по выполнению этого желания он сможет. Нельзя сказать, что он так уж хотел умереть, но жить без желания жить, а только по инерции он точно не хотел.
Приняв решение, Анатолий почувствовал небольшой прилив сил. И эти силы, переведя мышление в более интенсивный режим, дали Анатолию осознание того, что рушится, уничтожается вся его многолетняя философия. Бессмертие ему не суждено. Да, он уникум, он не такой как все, но они, другие люди, умирали по воле бога, а ему придется умереть по своей воле. Мысль эта принесла Анатолию удовлетворение. Философия уничтожилась, но на ее месте возникла другая, такая же странная и такая же личная. Был в этой окончательной философии Анатолия и тот крайне положительный для него момент, при осознании которого даже забилось чаще старое анатолиево сердце, что все, кого он знал, не хотели умирать, но умирали, а Анатолий хотел умереть и собирался сделать это по своей воле.
Анатолий назначил смерть на завтра. Чувствовал он себя бодро и даже мог бы и не умирать уже, но мысль о смерти захватила его. Как раньше он хотел жить, так теперь он хотел умереть. Пришла ему в голову прежняя, юношеская почти мысль о бессмертии души. Может ли быть, чтобы душа могла исчезнуть? Может, конечно, подумал он как и тогда, исчезнет, как дырка от бублика.
В десять вечера Анатолий Пуловер выпил стакан кефира, к которому был неравнодушен всю жизнь. Позвонил внучке, которой завещал квартиру, попросил зайти. Лег в постель. И подумал, что, как он никогда не понимал, почему так приятно, так хочется жить, почему хочется обладать красивой женщиной, а некрасивой не хочется, так он не понимает и сейчас, почему же ему хочется умереть и почему странные образы, вызванные и прокрученные им в воображении, сделают возможной его смерть. Тут он вспомнил, что дверь осталась запертой, а внучке завтра открыть будет некому. Он встал и отпер дверь, после чего бодро юркнул под одеяло. Движения его были по-юношески уверены, походка упруга и наполнена энергией. Простое действие по отпиранию двери и заскакиванию в постель выполнил не столетний старик, а бодрый юноша. Анатолий этого не заметил и, закрыв глаза, приступил к осуществлению своего намерения.
Утром он был мертв.
|
