Женский пехотный батальон

О своих фронтовых буднях вспоминает бывшая сотрудница "МН", прошедшая путь от стрелка до военного переводчика

В 1975 году в "Московских новостях" проходило собрание, посвященное 30-летию Победы. Бывшие фронтовики явились с боевыми наградами. Из всех речей врезалось в память выступление корректора английского издания Беллы Цукерман, которая и по количеству орденов могла смело соперничать с мужественным полом. Говорила она недолго, но с каждым ее словом темнело лицо твердокаменного главного редактора. Чтобы дослушать Беллу до конца, пришлось ждать 30 лет, когда она продолжила свой рассказ корреспонденту "МН".

Как я оказалась в Рязани

22 июня 1941 года, в тот, как написал Константин Симонов, "самый длинный день в году", что "нам выдал общую беду - одну на все четыре года", я закончила второй курс истфака МГУ. Там я и оказалась в самый трагичный для Москвы день - 16 октября, и моим глазам предстала невообразимая картина: возле памятника Ломоносову полыхал огромный костер, в который из окон библиотеки летели тома Ленина, Сталина, кучи других книг. В ужасе я отправилась в райком комсомола, зашла к одному из секретарей, который тоже жег какие-то бумаги. "Что мне делать?" - спросила я. "Немедленно уезжать!" - "Почему?" - "Потому что ты еврейка!" О моей национальности мне сказали впервые.

Еще в мирное время я успела закончить школу медсестер и сейчас пошла работать в военный госпиталь. А тем временем писала заявления с просьбой послать меня на фронт. Через несколько месяцев меня вызвали в ЦК комсомола и дали направление в Рязанское пехотное училище. Я мечтала стать связисткой, медсестрой, но не в пехоту же! "Хотите положить комсомольский билет на стол?" Я не хотела - и оказалась в Рязани.

Женский батальон

Всем доводилось читать о славных летчицах, воевавших не хуже мужчин, а о женщинах, месивших наравне с ними грязь в пехоте, мне что-то после войны ничего не встречалось.

Зато помню, как в начале лета 41-го года "Комсомолка" напечатала большую статью о том, как одна наша часть попала в окружение, все командиры были перебиты и командование на себя взяла гвардии майор Крылова. Она вывела бойцов из окружения, сохранив всю материальную часть, которой тогда придавалось куда больше значения, чем людям, и потеряв совсем немного солдат. Ее потом принял не то Сталин, не то Ворошилов. По упорному настоянию Крыловой создали Первую отдельную женскую стрелковую добровольческую бригаду и быстро набрали девчонок. Но командовали ими мужчины. Бригада стояла в Очакове под Москвой, ее готовили к активным действиям на фронте. Но вскоре девушек одну за другой начали демобилизовывать по беременности. Тогда решили: столько денег зря потратили, надо учить женщин-офицеров. И в Рязанском училище появились два женских батальона - минометный и пулеметный. Романтика Анки-пулеметчицы дала себя знать, и я выбрала пулеметный. Двухгодичные курсы мы прошли за 11 месяцев. Дрессировали нас без всяких скидок на женские особенности: форсированные 20-километровые ночные марши с пулеметом, ствол которого весит 10 килограммов, а станина с колесами - 16. Все это на себе плюс шинель в скатку и прочие причиндалы.

Когда мы заканчивали училище, недалеко от Рязани формировался польский корпус Зигмунда Берлинга. Замполитом у него была Ванда Василевская, которая приходила к нам отбирать кадры. Вызвали и меня. Вот вы кончили училище, сказала Василевская, получите гимнастерку и кирзовые сапоги, а мы вас оденем в габардин и дадим хромовые сапожки. Нашла чем прельщать! Если уж я в армии, ответила я, то хочу носить на пилотке красную звезду, а не двуглавого орла. Моя заносчивость, кстати, спасла мне жизнь. Из пяти или шести девушек, согласившихся пойти в польский корпус, одна погибла, а остальные после демобилизации проследовали мимо Москвы в места совсем отдаленные.

А тогда нас направили в резервную женскую бригаду под Москвой. Встретили нас в штыки: одно дело подчиняться мужчинам, но совсем другое - своим ровесницам, а то и девчонкам помоложе. Словом, я снова писала одно заявление за другим и просилась в действующую армию. Получила назначение в обычный стрелковый полк - командиром пулеметного взвода. Тут и начались мои испытания - я оказалась одна среди 100 - 150 парней. Чтобы помыться, брала ведро воды, уходила за 2 - 3 километра в лес и быстро обливалась, озираясь по сторонам. К счастью, меня вскоре легко ранило. Пока я была в госпитале, полк ушел, а меня назначили начальником штаба медсанбата - вокруг женщины и чистота.

Заветное желание - выспаться

С этим батальоном я прошла через Латвию и Польшу - до Восточной Пруссии. Бои были страшные, раненые шли потоком, хирурги сутками стояли у столов. Приходилось помогать в операционной - некому было работать. Подойдешь к врачу, наклонишь его голову, он тут же засыпает. Дашь ему поспать минут 15 - и снова к столу. Всю войну не оставляло желание выспаться. Я ловила себя на том, что сплю даже в строю.

Когда мы стояли в Тарту, занимая бывший туберкулезный санаторий, пришла телефонограмма: санаторий окружают немцы. Нужно было организовать круговую оборону. Этим делом я занималась впервые, тряслась от страха, но установила точки обстрела, и два дня мы отбивались под стоны раненых.

Наступление советских войск продолжалось. Взяли Данциг. И тут телефонный звонок из штаба дивизии - срочно направить санитарную машину с врачами в близлежащий женский монастырь. Все монахини, кто мог идти, узнав о приближении Красной Армии, ушли на Запад. Остались немощные и старухи. А через монастырь прошел в наступление батальон, бойцы спешили, им было некогда. Картину мы застали страшную - все монахини лежали синие, помочь им было нечем, только дать воды или смазать синяки йодом. Война.

Встреча с военнопленными

В городе Бойценбурге в Восточной Пруссии меня неожиданно вызвали в штаб дивизии. Оказалось, наша дивизия встретилась с англичанами, предстояло свидание союзных генералов, а переводчика нет. Быстро просмотрели анкеты, нашли меня. А я, хоть и знала язык с детства и училась в англо-американской школе, четыре года не видела и не слышала английского слова. Ночью почему-то лихорадочно вспоминала, как по-английски пуговица. Не вспомнила и решила, что моей жизни, моей карьере пришел конец. Первые полчаса с генералами мучилась, потом освоилась, и меня из медсанбата перевели переводчицей в штаб дивизии. И вот я получила персональное задание: поехать в английскую зону оккупации, где находились лагеря советских военнопленных, которых готовили к возвращению на родину. В разведотделе меня предупредили: никому ничего не говорить, ничего не записывать, но постараться выведать, какие и где стоят английские части и кто ими командует. Переехали мост через Эльбу. И вот я вижу - на столбах огромными буквами значится: 327-я дивизия, командир такой-то. Мне даже стало обидно.

Встреча с пленными произвела на меня потрясающее впечатление. И на них тоже - они впервые увидели советского офицера да еще в новой форме с погонами. Выглядели пленные уже по-человечески, англичане их помыли, накормили, приодели и даже выдали музыкальные инструменты для джаз-банда. Они ловили по радио советские песни и играли их по слуху. Там я впервые услышала вальс "После тревог спит городок". Один молодой человек из Сибири поделился со мной тревогой: бежать из концлагеря ему помогла немецкая девушка, они поженились, разрешат ли ему взять ее с собой в Россию? Ну конечно, говорю я. После я проклинала себя за эти слова. Тогда же мы не знали, что будет с этими несчастными людьми.

В одном из лагерей был отдельный барак с власовцами, которые никак не хотели возвращаться, но СМЕРШ требовал их в первую очередь. И вот этот день настал. По мосту через реку двинулись грузовики, битком набитые людьми. Машина с власовцами шла посередине колонны. Вдруг через мост, через борта из грузовика начали выбрасываться эти ребята прямо в реку. По ним стали стрелять - наши и англичане.

Прощальный вальс

В Берлине в советской военной администрации я какое-то время работала с Жуковым, которого страшно боялась. Потом Жукова сменил маршал Соколовский, Германию покинули также фельдмаршал Монтгомери и генерал Эйзенхауэр, который устроил прощальный вечер. Он пригласил меня на вальс. Полагаю, потому, что я была там единственной женщиной в военной форме. За свой английский я уже не боялась, он меня даже похвалил, но теперь опасалась, как бы не отдавить главнокомандующему союзными войсками ноги - за годы войны я танцевала в первый раз.

Осенью 45-го я впервые приехала в Москву в отпуск и помню, как мама дрожащим от волнения голосом спросила: "Ты, наверное, куришь?" Я не курила, меняла табак на шоколад и почти не пила, поэтому как лицо незаинтересованное разливала перед боем в землянке полагающиеся офицерам сто граммов.

Почему я пошла на фронт

Потому, в частности, что в начале войны узнала, что под Смоленском сгорел в танке человек, которого я любила со школы. Позже выяснилось, что он смог выбраться из горящей машины, его подобрала женщина с дочерью, выходила, он связался с подпольем или партизанами, а после освобождения Смоленска исчез и прислал ей записку: нас собрали в селе Красное, мы ждем своей участи. Об этом она написала мне в Москву, а мама переслала письмо на фронт. Я думаю, их собрал СМЕРШ. Больше я о нем ничего не знаю, ни запросы, ни поиски в архивах не дали никаких результатов.

Досье МН

Все детство, до 11 лет, Белла Цукерман прожила в Америке, где ее отец работал вице-президентом Амторга, акционерного общества по торговле между США и СССР. Позже отца отозвали и арестовали. После войны она окончила исторический факультет МГУ, но долгое время не могла устроиться по специальности. Почти 25 лет, с 1964 по 1990 год, работала в английской редакции "Московских новостей".