Кто же знал, что это такая любовь

В середине 50-х Москву охватила эпидемия самодеятельных театральных студий. Они возникали в профсоюзных домах культуры, заводских и фабричных клубах, в школах и красных уголках при домоуправлениях. Слухи о них разносились мгновенно. Иногда поводом была фигура руководителя, известного артиста, начинающего режиссера. Иногда - с трудом разрешенная или давно забытая пьеса. Известны случаи, когда говорить о себе заставляло имя самодеятельного актера, затмившего на мгновенье самых многообещающих студентов театральных вузов

50 лет назад в самом начале мая Москву облетела весть, что в старом университетском клубе на улице Герцена открылся Студенческий театр МГУ. Уже название воспринималось намеком на неясные грядущие перемены: студенческие театры, как выяснилось во время Фестиваля молодежи и студентов, существовали в основном на Западе. Однако не в названии, разумеется, заключалась суть сенсации, а в том, что спектакль, которым открылся театр, буквально всколыхнул столицу. Молодой режиссер Ролан Быков, известный театралам по ролям пионеров и хулиганов в Московском ТЮЗе, поставил пьесу молодого чехословацкого драматурга Павла Когоута "Такая любовь". Счастливым образом в ней соединились пронзительная лирическая история и острая современная форма, ощутимый, хоть и не декларируемый открыто гражданский пафос и не слишком свойственная тогдашнему искусству исповедальность, европейский рационализм и славянская задушевность. Каждая роль была штучной, по-человечески узнаваемой и по-театральному беспроигрышной. Каждой из них Ролан Быков подобрал уникальное воплощение. Выпускницу факультета журналистики Ию Саввину, выпускницу экономического факультета Аллу Демидову, доктора геологических наук Всеволода Шестакова, инженера Зиновия Филлера... Этих способных любителей за время репетиций режиссер превратил в замечательных профессиональных актеров. Из массы мало что умеющих на сцене людей, из их жизненной, социальной, а вовсе не театральной энергии он сотворил уникальное действо.

Спектакль потрясал - историей любви, искалеченной общественным ханжеством, плейбойским цинизмом, бытовым равнодушием и, главным образом, тем, что такая знакомая, обыденная, привычная наша жизнь была возвышена до уровня греческой трагедии. В те годы еще не стыдились пафоса, тем более если он был не ходульным, а искренним, выстраданным, востребованным именно той аудиторией, которая ходульность ненавидела. Прямых политических аллюзий "Такая любовь" не содержала, но спектакль воспринимался как антиконсервативный, антисталинский, ибо нет ничего более естественно либерального, демократического, революционного, нежели живые, искренние, рвущиеся наружу человеческие чувства.

Публика валом валила в клуб на Герцена. Коллективные заявки принимались за 2-3 месяца вперед. Наверное, не было ни одного важного лица из кругов артистической и научной элиты, которое не посетило бы театр. Именитые иностранные режиссеры и драматурги, оказавшись в Москве, неизменно выражали желание посмотреть быковский спектакль, а после него высказывали свое просвещенное интеллектуальное одобрение. Со всех концов Москвы в Студенческий театр потянулась продвинутая, как говорят теперь, молодежь, умницы и умники, ребята, томимые желанием душевного общения, серьезных разговоров, интеллигентной среды, того самого веселого, сердечного дружества, образом которого у нас в отечестве издавна считается театр-студия. А театру, как и вообще искусству, нужны, по выражению Мандельштама, "домочадцы", в творчестве непосредственно не занятые, но готовые ему бескорыстно служить своими золотыми руками, подвижническим усердием, светлыми головами. Перечисляя мысленно знаменитостей, вышедших из стен университетского клуба, вперемешку с артистами, вспоминаешь прекрасных писателей, художников и ученых. Таланты, особенно в молодости, имеют свойство кучковаться, они друг друга вдохновляют и воспитывают.

Внезапная слава и манящие перспективы развели Быкова со Студенческим театром, что до сих пор представляется мне просчетом почти гениально одаренного Ролана. Однако проложенная им колея манила творческих людей. Даже холодноватый мэтр Сергей Юткевич, словно в погоне за своей авангардной молодостью, отдал дань Студенческому театру. Клуб на Герцена стал взлетной площадкой для Марка Захарова и Романа Виктюка, прирожденные строители театров, они понимали, что лучше сразу обрести безраздельную власть в самодеятельном коллективе, чем ожидать своего часа в академическом храме. Молодой журналист Марк Розовский вместе с инженером Ильей Рутбергом и врачом Альбертом Аксельродом создали в университетских стенах еще один театр, эстрадный.

Однако не было в СССР случая, чтобы такая неуемная творческая активность не вызвала начальственного подозрения. Даже ушедшая в художественный поиск, так сказать, сублимированная, общественная энергия настораживала бдительные идеологические верхи. С чего это они так разыгрались? К чему приведут эти необузданные фантазии? Не приходится удивляться, что тихой сапой закрыли "Дневник Анны Франк" в постановке Ивана Ивановича Соловьева, поражавший своим лирическим трагизмом. Что поставленного Захаровым шварцевского "Дракона" запретили, несмотря на горячую поддержку высших театральных авторитетов. Что университетский, а потом и московский идеолог товарищ Ягодкин разогнал театр Розовского после спектакля "Сказание о царе Максе-Емельяне", который мог бы стать "Принцессой Турандот" поздних 60-х.

Сейчас в бывшем ДК на бывшей Герцена, а ныне Большой Никитской, как и 200 лет назад, функционирует домовая университетская церковь великомученицы Татианы, покровительницы российских студиозусов. Вроде бы восторжествовала историческая справедливость. Но какая-то стеснительная ностальгичность мешает радоваться законной реституции.

Какое это, оказывается, было счастье выходить на сцену Студенческого театра в подобной то ли античному хору, то ли общественному движению массовке! Какая радость, забыв о своей школярской нищете, дышать воздухом высочайших всемирных интересов! В анкетах я пишу, что закончил факультет журналистики МГУ, но про себя-то знаю, что настоящим моим университетом был старый клуб и его театры, где и сложилось какое-никакое, но бесконечно для меня дорогое духовное имущество. Которое и позволяет принимать историческую справедливость, не отказываясь от личных чувств.

"Кто же знал, что это такая любовь!" - оправдывался один из героев незабвенной пьесы Когоута. Вот и я, проходя по Большой Никитской, мимо до боли родного здания, повторяю его слова:

- Кто же знал, что такая любовь!