"Персона грата": Владимир Скулачёв

«Знаете, Шура! - говорил Остап Бендер. - Мне не нужна вечная игла для примуса, я не собираюсь жить вечно». Блестящий персонаж Ильфа и Петрова ставил перед собой цели масштабные, но при этом оставался реалистом. Я не думаю, что вечная жизнь когда-нибудь станет реальностью, и, кстати, очень сомневаюсь, что это было бы благом для нормального человека. А вот молодым каждый хочет оставаться подольше, и уж точно никого не радует печальная перспектива стать в старости дряхлым и беспомощным. Найдут ли ученые лекарство от старости? Об этом мы говорим с гостем в студии - директором Института физико-химической биологии МГУ, академиком Владимиром Петровичем Скулачёвым.

- Мне кажется, что вечная жизнь не просто противоречит объективным научным законам, ну и, если всё-таки представить, что она когда-нибудь будет, это крайне негативно может повлиять на человеческую психику. Вы согласны?

Скулачёв: Нет. Прежде всего, о вечной жизни не стоит говорить. Это пока что полная утопия. Поэтому что мы будем обсуждать несуществующую материю. Вечная жизнь была бы в том случае, если бы на человека упала бетонная балка, а он встал и пошёл дальше, как будто бы ничего не случилось. Вот это бы была вечная жизнь!

Серьезные ученые таких целей не ставят в виду их абсурдности. Речь идет о продлении молодости, прежде всего, и как следствие этого, по-видимому, о радикальном продлении времени жизни человека, но не до бесконечности.

- Что значит радикальное продление?

Скулачёв: Это означает не так, как это случилось во второй половине XX века, когда продолжительность жизни заметно увеличилась только в слаборазвитых странах, а в развитых - всего на проценты. К концу XX века в развитых странах продолжительность жизни и вовсе перестала увеличиваться. Радикальным же я называю увеличение продолжительности жизни на десятки лет. Может быть, будет и больше, но опять-таки это не предмет для каких-то разглагольствований. Как получится, посмотрим.

- Ученые говорят о том, что реально можно изучать, что реально можно исследовать, то есть, учёные не фантазируют?

Скулачёв: Нет, безусловно. Это другая область.

- Но вещество, о котором мы будем говорить и которое вам удалось получить, вы ведь сначала придумали. Сначала это был некий плод вашей фантазии?

Скулачёв: Да, это, как Чуковский писал, я «с головы выдумал». Вообще это старая история. Началась она еще в конце 60-х годов, когда нам удалось получить очень странные вещества, которые мы назвали «проникающими ионами», которые проходили сквозь биологические барьеры, сквозь мембраны так, как будто бы их не было. Эти вещества можно назвать своего рода «веществами-призраками», «веществами-привидениями». Естественно, клетка как живой организм страхует себя от такого рода событий, пытаясь поставить под контроль всё, что происходит в организме. Вещества эти синтетические, в природе их не существует. Мы даже их не синтезировали, а взяли с полки у химиков и попробовали, исходя из неких расчетов, на клетках. Расчеты оправдались, и оказалось, что эти синтетические вещества свободно проходят сквозь биологические барьеры.

- А для чего нужно, чтобы они проходили?

Скулачёв: Наша тогдашняя цель была доказать, что на внутриклеточных органеллах - митохондриях - существует разность электрических потенциалов, что они работают как электростанции, превращая химическую энергию дыхания в электрическую форму. Вот была наша задача. И её мы решили как раз с помощью ионов, поскольку для нас они были, как говорят физики, «пробным зарядом». Как только мы добавляли их к митохондриям, они устремлялись туда, куда положено, а именно: катионы - внутрь митохондрий, а анионы, если они раньше были добавлены, - наружу, поскольку внутри митохондрий существовал избыток отрицательных зарядов.

Досье:

Академик СКУЛАЧЁВ Владимир Петрович - директор Института физико-химической биологии МГУ. Родился 21 февраля 1935 года в столице. Окончил биолого-почвенный факультет и аспирантуру МГУ. Работал на кафедре биохимии животных, а затем в научно-исследовательской лаборатории молекулярной биологии и биоорганической химии, которая была преобразована в Институт физико-химической биологии имени Белозёрского. С 1991 года возглавляет этот институт. В 2002 году основал в МГУ факультет биоинженерии и биоинформатики и стал его деканом.

Доктор биологических наук, профессор, автор многих монографий, статей в российских и международных журналах, учебников для вузов. Заслуженный профессор МГУ. Главный редактор журнала «Биохимия». Действительный член Российской академии наук, академик Российской академии естественных наук, Нью-йоркской и Европейской академий, президент Всероссийского общества биохимиков и молекулярных биологов. Один из руководителей Международной биоэнергетической организации, лауреат Государственной премии СССР, лауреат многих профессиональных премий.

Женат, отец четверых детей. Владимир Скулачёв увлекается спортом. Зимой катается на лыжах, летом играет в футбол и бегает трусцой.

- С тех пор вам удалось проделать немалый путь…

Скулачёв: С тех пор произошла странная история. Как только это случилось, я предположил, что подобные вещества могут быть использованы в, как я их назвал, «молекулах-электровозах», что к ним можно подцепить любую другую молекулу, и она устремится внутрь митохондрии. Таким способом можно было бы прицельно в митохондрию направлять какие-то вещества. А поскольку это явление подчиняется закону Нернста, то каждый 60 милливольт разности потенциала будет давать десятикратный градиент (или избыток) вещества внутри митохондрии. Но реально это порядка 180 милливольт, что означает, внутри митохондрий такого вещества будет в тысячи раз больше, чем снаружи, а поскольку на мембране клетки (это давно было известно) тоже существует не большой, но тоже внутренний отрицательный потенциал, то это еще десять раз. То есть, если мы такое вещество добавим клеткам или введем в организм, оно будет накапливаться внутри митохондрий с коэффициентом 10 тысяч раз.

- То есть, дело было за малым: надо было понять, что цеплять к этим «электровозикам» и что направлять в митохондрии?

Скулачёв: Да. С самого начала было ясно, что если бы было что внутри митохондрий лечить, то можно было бы лекарство таким способом адресовать безошибочно в митохондрии. Но в те времена многое было не очень ясно. Гораздо позже выяснилось, что митохондрия - это не только электростанция, но ещё и самурайский меч, который убивает клетки, когда те принимают решение о самоубийстве. Более того, думаю, что это самурайский меч, который убивает и весь организм тогда, когда организм принимает решение о таком биохимическом самоубийстве.

- А почему природа заложила эту функцию?

Скулачёв: Потому что в некоторых случаях организму выгодно умереть ради общего блага. Странным образом альтруизм существует в дикой природе. И этому есть масса примеров. Более того, это альтруизм, который мог быть выработан эволюцией, чтобы она себя сама ускоряла. Математики посчитали, что тот мир, который нас окружает, не мог возникнуть, если бы не было каких-то особых условий. Одни обращаются к Богу, а другие к тому, что сама эволюция изобрела в процессе собственного развития какие-то способы себя ускорить.

- А почему же тогда умирают не только больные и слабые, но и крепкие и здоровые? Какая же это эволюция?

Скулачёв: Совершенно верно. Я люблю приводить пример о лисе и двух зайцах. Пока зайцы молодые, то и глупый и умный заяц убегут от лисы, даже если глупый немного замешается. По мере их старения развивается явление саркопении, то есть уменьшается количество мышечных клеток в мышцах. В результате скорость бега зайцев уменьшается. И вот когда зайцы начинают бегать примерно так же, как лиса, то от нее убежит только умный заяц, а глупого она съест. Умный наплодит зайчат, а глупый - нет. Так мы в одно поколение получаем поумнение заячьей популяции. Это и есть способ ускорения эволюции. Думаю, что ради этого природа и изобрела старение - медленное угасание функций. Чтобы какие-то признаки, которые полезны для организма, но не заметны у молодого, не существенны для естественного отбора, ибо он и так молодой и сильный, по мере ослабления организма становились объектами естественного отбора, который их как бы замечал и отбирал. Таким образом, более старые оказываются провозвестниками каких-то революционных изменений. А молодые отвечают за консерватизм наследственности.

- А известно, в каком возрасте человек начинает стареть?

Скулачёв: Более-менее известно. Как только он кончает расти, где-то к 20 годам. Правда, вначале это происходит достаточно медленно, а чем дальше, тем ужаснее. И оказалось, что митохондрии сильно замешаны в нашем старении за счет ядовитых форм кислорода, который они образуют. Возникла задача - убрать эти ядовитые формы кислорода. Надо сказать, что мы здесь оказались не оригинальны. Первыми нашу идею «молекулы-электровоза» применили англичане шесть лет назад. Мой друг Майкл Мёрфи подцепил к нашему иону (кстати, американцы назвали их скулачёв-ионами, что мне очень приятно) антиоксидант, а именно - коэнзим Q, и он пошел в митохондрии. Оказалось, что действительно антиоксидантные свойства такого монстра гораздо значительнее, чем у исходного коэнзима Q, который не умеет накапливаться в митохондриях. Как только я увидел эту работу, то понял, что Майкл немного ошибся с антиоксидантом, и есть гораздо лучший вариант.

А дальше просто повезло. Мы обратились к Олегу Владимировичу Дерипаске за финансированием. Вначале получили грант на три года по 120 тысяч долларов в год. На эти деньги мы синтезировали совершенно новую группу веществ и наладили работу. Первые же результаты были настолько многообещающи, что я предложил Олегу Владимировичу не грант, а дальнейший инвестиционный проект. Для меня совершенно ясно, что это один из возможных путей создания совершенно нового поколения лекарств. Если не от старости, то, во всяком случае, от многих бед, которые происходят обычно в старом, но иногда и в молодом организме.

Олег Владимирович согласился, и вот уже два года (в декабре будет), как начался наш инвестиционный проект, который превзошёл все ожидания. Оказалось, что если полученное нами вещество в ничтожных наноконцентрациях (а это миллионные доли миллиграмма в миллилитре) давать в виде капель в глаз, то такая старческая болезнь, как слепота, отступает. У нас есть уже 19 животных (кошки, собаки, кролики и одна лошадь), которые прозрели. Кстати, лошадь была слепа 8 месяцев и, несмотря на это, лечение в течение трех месяцев привело к тому, что она теперь видит. Другие животные тоже были абсолютно слепыми, хрусталик у них не реагировал на свет, а после проведенной терапии они прозрели…