Михаил Москвин-Тарханов: "Мы формируем людей из двух половинок"

Реформы образования и науки призваны модернизировать систему подготовки научных кадров. Но каков будет их реальный результат? Много лет проработавший в Институте молекулярной биологии им. Энгельгардта, основатель Пушкинского лицея № 1500, депутат Мосгордумы Михаил Иванович Москвин-Тарханов считает, что последствия могут быть ужасными.

- Михаил Иванович, мнение о том, что у нас самое лучшее образование, самая сильная наука - миф или реальность?
- Мы привыкли думать, что советская наука была либо плохой, либо прекрасной. Это неправильно. Первая линия науки в советские годы была связана с общегосударственными интересами, а вторая в большей степени была призвана обслуживать идеологическую машину, а также повышать общую культуру масс. Из второй системы научные кадры выходили крайне редко. Это наше главное отличие от западной системы.
- В чем разница между этими двумя линиями?
- Основой образования первой линии стала советская политехническая школа. Таких школ было около тысячи по всей стране. Они появились после революции на основе гимназий и реальных училищ императорского времени. Там изучение гуманитарных предметов было сокращено, зато давали мощную подготовку по физике, химии, математике. Это отвечало потребностям советского общества: после окончания такой школы молодые люди отправлялись в вузы важных для страны направлений - обороны, энергетики, освоения космоса, медицины. Выпускники попадали в лучшие научные заведения Москвы, Ленинграда, а также городов-спутников - Дубны, Протвино, Боровска. То есть работал конвейер подготовки специалистов.
- Вы хотите сказать, что фундаментальное образование начиналось еще в школе?
- Да. Став преподавателем Пушкинского лицея в Москве, я смог проанализировать нашу систему образования и понял, что у нас потрясающая математическая и гуманитарная подготовка. Предмет № 1 у нас - математика, №2 - русский язык и литература. К ним вплотную примыкают физика, история. Химия, биология - чуть менее представлены. То есть существует внутренняя иерархия предметов. Хоть умри, но навык математического мышления ты получишь, и "Му-му" хоть плача, но прочитаешь. Капица сказал: "Великая русская физика своими успехами обязана великой русской литературе". Мы с самого начала формируем в школе людей, как бы сделанных из двух половинок - общегуманитарной и физико-математической. Потом каждый выберет свой уклон, но мы не позволяем пренебречь какой-то частью образования.
Однажды мой друг американец вел урок в нашем лицее. Ребята спросили его, где учатся его дети. Он сказал: "В такой же школе, как ваша. Я плачу за них по 20 тысяч долларов в год. Именно столько стоит такое образование, как ваше, в Америке". А ведь у нас просто хорошая городская школа. Бесплатные школы в Америке - это школы для будущих водителей автобусов и продавцов пиццы.

- Что мы имеем в нашем вузе?
- Там такая же иерархия - основное образование по профильному предмету в течение всех лет обучения, вокруг него, как шуба, смежные предметы очень подробно. Круг постепенно расширяется, и на периферии - общественно-политические дисциплины для расширения кругозора. Я знаю одного крупного руководителя строительной организации, который берет к себе на должность экономиста ребят из Физтеха. И объяснил почему: "Если он Физтех окончил, такую ерунду, как экономика, он за три месяца освоит". То есть наше фундаментальное образование дает мощную образовательную базу.
- Только базу?
- Да. Для большего должна быть академическая среда. Даже если в столовой МГУ вместе пьют компот физик, математик, психолог и биолог, получается потрясающий обмен мнениями и развитие личности. Эта специфика позволяет получить людей с мощным базовым уровнем и с большой периферией. Потом выпускник приходит в НИИ, и его еще пять лет называют "мальчик", "девочка" и учат в своем коллективе. Только потом он становится специалистом и с ним можно серьезно разговаривать.
- Что дает такое длительное обучение?
- Давайте сравним с западной, Болонской, системой образования. Выпускник западного вуза - узкий специалист в одной области, а обо всем остальном имеет очень смутное представление. У нас в конечном итоге тоже получается узкий специалист, но за этой узкой специализацией широкое кольцо базового научного образования. Это делает нашего ученого scientist - ученым, а не researcher - исследователем. Я знал такого узкого специалиста, который изучал Афанасия Никитина. Он знал про него все. А что в это же время было в Венеции, в Китае - сказать не мог. А наш биолог знает, как устроены все его приборы, знает физику, химию, биографию Пушкина и историю дома Романовых.
В нашей системе есть еще одно преимущество - она создавалась в отсутствии материальных стимулов. Каждый сотрудник знал, что, если он не вступит в КПСС, его ждет степень кандидата наук и должность старшего научного сотрудника. Мы знали, что мы все примерно равны, а потому конкуренции между нами нет. Не конкуренция, а кооперативность была нашей особенностью. Началось это, как ни странно, в сталинских шарашках. Там ученые жили в одних условиях, ели и пили одно и то же. Поэтому люди свободно обменивались мнениями.
- Как это выглядело в обычных НИИ?
- Вот у меня нет реактива. Я звоню знакомому в другой институт, спрашиваю. Он поступает также. Или не можешь разобраться в очень сложной статье - находишь знающего человека, и он тебе все подробно расскажет. Вот эта кооперативная система, коллективизм в науке - это наше гигантское преимущество перед Западом.
Таким образом, мы получили ученого универсала, способного работать с минимальными средствами, способного к кооперации, к инновационному мышлению благодаря расширенному кругозору. И это уникальное явление нам предлагают свернуть.
- А как устроена Болонская система образования?
- Молодой человек в школе получает понемножку знаний обо всем. Ориентация происходит на середнячка. В институте у нас 20 основных экзаменов по специальности, остальное - на выбор. Причем если ты изучаешь математику, никто не запретит тебе выбрать предмет "история музыки". Это не качественное образование, оно не имеет основного направления. К тому же таким образом студент не наладит связи с педагогами, с кафедрой.
- Разве коллектив так важен для прогресса?
- Пока наши студенты дают друг другу списывать, я спокоен за нашу науку. Потому что в компании индивидуалистов никто друг с другом не взаимодействует, ничем не делится, не помогает. Каждый вырабатывает свои восемь часов на работе и получает свою зарплату. Такая наука требует затрат в 20 раз больше, чем советская. У нас на такой путь нет денег, поэтому, строя науку по такому образцу, мы не получим хорошего результата. Втягивание студента в научную жизнь должно происходить постепенно. В старых вузах важно так называемое полусвободное время. Кончился рабочий день, кто-то пьет чай, кто-то что-то обсуждает, кто-то работает. При этом происходит активный обмен новыми знаниями и идеями. Помните у Стругацких: "Понедельник начинается в субботу". Это клубная жизнь, дополнительная форма взаимодействия между учеными. Российская наука - это всегда коллектив. Мои друзья ученые, приезжая в гости из США, жалуются, что там очень скучно работать - нет нашей атмосферы, коллектива.
- Что делать сейчас?
- Болонскую систему можно внедрять в новых вузах и на общегуманитарных специальностях второй линии образования. Но за исключением фундаментальных гуманитарных дисциплин: истории, философии, филологии, языкознания.
Систему образования нужно воспринимать не как одну, а как по крайней мере две. Одна - элитарная, другая - народная. И с элитарной системы нам нужно сдувать пылинки. Потому что стоит нам потерять эту науку, и мы больше никогда не будем великой державой. Навсегда останемся отсталой, сырьевой страной.
И если мы хотим удержать людей здесь, мы должны сегодня начать платить достойную зарплату - не менее двух тысяч долларов - и дать оборудование, которое нужно ученому. А уж потом его можно мягко направлять: хорошо бы вы занялись вот этим - постепенно формировать научное направление. Кроме того, мы безобразно теряем научные открытия, потому что публикуем их в открытой печати и их использует кто угодно.
Главное же - понять, что в нашей науке важны люди, а не здания, не оборудование. Людей надо удержать. Нельзя говорить, мол, я вам деньги буду платить только вот за это. А ученый уже 10 лет работает в другом направлении, он не может его сразу бросить. Нужно дать ему возможность доделать научную работу, а потом мягко направлять. Это означает, что менеджеры, которые будут руководить институтом, должны быть сами из научной среды - понимать и любить ее.