Шестидесятник. Лен Карпинский до конца дней верил, что бюрократию можно победить мыслью
Лен Карпинский был одним из самых ярких и самых знаменитых шестидесятников. В бурную эпоху реформ это определение звучало порой сомнительным комплиментом. Громко заговорили люди, умные и смелые задним числом: что же за наивный народ были эти шестидесятники, боровшиеся за социализм с человеческим лицом, - неужели они не знали, что из социализма ничего путного не получится?
Знали и не знали. Знали о пороках утвердившегося строя и громче других говорили об этом. Но знали и о том, что этот строй не был тем социализмом, в который полагалось верить советским людям. "Бюрократический не-социализм" - так определял этот строй Лен Карпинский. "Господствующий класс системы, - писал Карпинский, - это бюрократическая корпорация, включающая партийный и государственный аппарат, административные структуры общественных организаций, сложившихся как монопольный собственник средств производства".
Экспериментальная проверка социалистической мечты в виде победившей пролетарской революции дала отрицательный результат. Поколение молодых шестидесятников могло бы счесть этот опыт исчерпывающим, если бы не хрущевская "оттепель", если бы не XX съезд КПСС, вдруг открывший способность правящего класса к самокритике и породивший новые надежды. "Пражская весна", грянувшая уже после снятия Хрущева, сделала эти надежды совсем живыми. Однако точку поставили вошедшие в Прагу советские танки.
К этому времени биография Лена была уже, казалось, сделана. Он был сыном Вячеслава Карпинского, одного из ближайших друзей Ленина. Старый Карпинский, в отличие от большинства друзей Ленина, не был репрессирован Сталиным, но "врагами народа" были объявлены его жена и ее родня. Мать Лена избежала лагерной участи лишь потому, что пришедшим ее арестовывать пришлось бы ее нести: она умирала от болезни. Причудливая судьба: сын советского вельможи из тех, что жили в самом Кремле, а затем в Доме на набережной, он же - сын врага народа.
Клеймо сына врага народа помешало Лену поступить, как он хотел, в аспирантуру после окончания философского факультета МГУ. Он поехал работать в Горький, там началась его комсомольская карьера, которая привела его на должность одного из секретарей ЦК комсомола хрущевской эпохи, а затем - номенклатурного журналиста: он был назначен членом редколлегии "Правды", главной газеты страны.
Тут он согрешил всерьез. В 1967 году написал (в соавторстве с коллегой) статью против театральной цензуры, в которой легко прочитывался протест против цензуры вообще. Главный редактор "Правды" отверг статью, после чего Лен предложил ее "Комсомольской правде" - там она прошла. Леонид Брежнев лично распорядился уволить из "Правды" обоих авторов. Так Лен появился в "Известиях" - уже не в номенклатурной, а в рядовой должности. Там мы и познакомились. Из "Известий" его уволили всего лишь за выступление на редакционной летучке, в котором он процитировал Ленина: государство у нас рабочее, но с бюрократическим извращением. Потом был институт социологии, вскоре разогнанный из-за вольнодумства некоторых сотрудников, потом - издательство "Прогресс", где Лен заведовал редакцией.
К этому времени главной для Лена стала другая, негласная жизнь. Еще будучи в "Известиях", Лен пригласил меня в кружок, который сколачивал вместе с работавшим в "Правде" Тимуром Гайдаром. Нелегальный кружок, имевший целью издание подпольного журнала. В стране, где марксизм был государственной религией, Лен планировал издавать ортодоксальный марксистский журнал подпольно. Он считал, что от подлинного марксизма власть отошла, страна переживает "фарс неосталинизма", нужна общая очистительная дискуссия - для этого и журнал.
Возможности издания журнала мы не нашли. Зато утечка информации о намерениях Лена каким-то образом произошла, и с тех пор за ним следили.
На собрании кружка в квартире Егора Яковлева Лен зачитал свой трактат "Слово тоже дело". Изъятая впоследствии сотрудниками КГБ, эта рукопись сохранилась в партийном архиве. Да, в партийном, а не в лубянском. У Андропова хватило ума отодвинуть от себя эту историю. Из КГБ направили в ЦК КПСС "для принятия решения" материалы слежки за кружком Карпинского, включая информацию об изъятом в конце концов если не журнале, то машинописном сборнике, куда Лен включил и свой трактат. "Дело" рассматривалось в Комитете партийного контроля. "В ЦК нас не поняли", - с хитроватой меланхолией написал позднее в своих мемуарах генерал Филипп Бобков, заместитель Андропова и руководитель пресловутого Пятого управления, которое вело слежку за Карпинским. Комитет партийного контроля исключил Лена из партии - это означало, что его оставляют без заработка. Ему вернули партбилет в пору горбачевской перестройки, но вскоре он сам вышел из партии, с основателем которой дружил его отец.
Лен умер десять лет назад, будучи главным редактором "Московских новостей".
В заключение - еще одна выдержка из работы "Слово тоже дело": "Если прадеды, рассчитывая изменить образ правления, не иначе как выводили на Петровскую площадь мятежные полки, а деды и отцы звали на улицы "железные батальоны пролетариата", то современный революционер должен вывести в каналы информации "отряды" точно стреляющих идей". Этого оружия и боялись те, кто преследовал Лена Карпинского. Этого оружия боятся их наследники. Будто о сегодняшних битвах за средства массовой информации написаны эти строки. И сегодняшние кремлевские люди не хуже, чем это было тридцать лет назад, понимают значение таких битв. Одно неясно: способны ли они понять, что идею может победить только другая, более прогрессивная идея, но не насилие?
Есть, конечно, другой вариант: тот, кто не в силах одержать верх в борьбе идей, удовлетворяется тем, что уничтожает носителя неугодной идеи. Но это дорога в никуда. Что, кстати, тоже проверено опытом шестидесятников.