ОСОБЫЕ МАЛЬЧИШКИ. Как Бродский чуть не угодил на Камчатку

Выпускник журфака МГУ и ВГИКа, режиссер, оператор и сценарист Виктор Безенков снял фильм с прямо-таки сказовым названием «Мы еще вернемся, или Достоверные истории, рассказанные нашим героем, его друзьями и современниками».
Главный герой - академик-вулканолог Генрих Штейнберг. Действующие лица - поэты и писатели Евгений Рейн, Андрей Битов, Александр Кушнер, актеры Сергей Юрский и Михаил Козаков, поколение которых заквашено на гремучей смеси наивности и «желаю славы!» А поскольку лента о них и об их времени, премьера прошла не на широком фестивальном экране, а на домашнем «ящике» в малом зале Дома литераторов, где Евгений Рейн вел вечер «Жизнь и литература - шестидесятые». Напомним: 24 мая исполнилось бы 65 лет Иосифу Бродскому, и картина легко вписалась в формат вечера.
Собственно, названием все и объяснено: полное отсутствие авторской речи и каких-либо комментариев и неожиданные импровизации героев. Жизнь как жизнь.
Вот Андрей Битов и Генрих Штейнберг балуются, расписывая маркером стену во дворе, где когда-то жил Битов. Под кем-то оставленной надписью «Мы еще вернемся!» они ставят даты своего знакомства «1946-2004. А. Б. и Г. Ш.». Не граффити, а прокрустово ложе, куда так легко - между окном и окном - вместилась жизнь поколения.
И таких знаков, вольных или невольных, в картине полно: от тюремных казематов Петропавловской крепости, по которым лазил мальчик Штейнберг в поисках Алексеевского равелина, до горячих вулканов Петропавловска-Камчатского, куда он бежал, как Лермонтов на кисловодские гейзеры. И ленинградские подворотни - тонкая метафора подполья, где рождался поэтический авангард шестидесятых. И вечная привычка всех питерцев - чуть встретился, с ходу вспоминать, в каком доме, на какой улице жил, любил, столовался, женихался. Этому даже структура фильма подчинена.
Топография для ленинградцев в фильме Безенкова - не знак времени, а знак принадлежности к одной общей родине - двору-колодцу, где обитали «особые» мальчишки. И сам автор по уши влюблен в атмосферу ленинградских шестидесятых.
Вот улица Пестеля. Камера наведена на окно второго этажа: здесь жил Ося - тот, кто назван был в честь Сталина, Иосиф Бродский. Вот Пушкинская, 9 - здесь обитали братья Штейнберги и тусовался весь тогдашний питерский Парнас. Как из старого фотоальбома, выскакивают из питерских окон любительские снимки юных классиков: фотографиями, книжками, тетрадками снабжены практически все эпизоды. Одну страничку с именем отрока Юрского открыла поэтесса Нина Королева: - Сережа, мальчик с дач, очень скучал по общению с ровесниками и сбегал в пионерский лагерь.
А там братья Штейнберги и Битов как раз поставили пьесу собственного производства про пузатого коротышку-капиталиста, от которого сын уходил в пионеры.
Генрих играл коротышку и так пронзительно кричал: «Вернись!» - что подзадорил Сережу. Тот заявил, что тоже не лыком шит, выскочил на сцену и прочел печальную повесть про Лизу Чайкину.
Мальчики выросли, поступили кто в Горный, кто в Технологический, но любовь к литературе осталась у всех. Гостеприимный дом Штейнбергов принимал всех - Рейна, Кушнера, Городницкого, Горбовского, потом появился Бродский… Автор нарочно не встревает в разговоры друзей детства, только закадровые вопросы - о жизни, о городе, о футболе, о детях, о времени, о себе. И каждый сюжет - главка в книге, которую на живую нить и с разных позиций «пишут» сами герои. Как будто съемки скрытой камерой: они общаются на «ты», встречаются, курят, едут куда-то, попадают в аварию, разбираются с гаишниками, рассказывают друг о друге то ли были, то ли небылицы.
Вот, скажем, пассаж вулканолога Штейнберга на тему Рейна и Бродского:
- Женю я постарался уберечь. Когда начались волнения в Технологическом институте, предложил бежать на Камчатку с геологической партией. Камчатка для нашего поколения была чем-то вроде Кавказа для ссыльного Пушкина: до Бога высоко, до царя далеко, поэтому личной свободы куда больше, чем в цивилизации. А когда Ося отсидел и вышел на свободу, тоже очень хотел взять его к себе на вулканы. У меня там Глеб Горбовский проработал три года, жил на природе и писал: все, что требовалось от него, - раз в день проверить сейсмограмму, а потом сиди и твори. Такая же приятная участь ждала и Бродского. Уже и документы подложные были готовы, и самолет за ним пригнал, и с таможенниками обо всем договорился, и приехал встречать его в аэропорт, и вдруг… ба, выходит не Иосиф, а Миша Мейлих собственной персоной, владелец псевдо-документов, и говорит: «Иосиф в последний момент передумал и не полетел»… Он улетел вскоре, но не на Восток, а на Запад - сначала в Австрию, потом в Америку, потом я уже встречался с ним налетами в Нью-Йорке.
Сюжеты откровенно мемуарного характера сменяются ненавязчивыми а-ля Гарун Тазиев: жерло огненной лавы, луноход, добыча рения - металла, без которого не могут существовать космонавтика и авиация следующего поколения и суперредкое месторождение которого открыл Штейнберг
Вообще-то Безенков - мастер именно «природного» жанра: Камчатка и Сахалин на телеэкране - часто его рук дело. Собственно, с науки, с академика-вулканолога Мархинина, а затем и Штейнберга все у Виктора как оператора и начиналось, а закончилось детскими тайнами из рук Сергея Юрского.
Впрочем, не буду рассказывать всего. Все покажут на ближайшем фестивале документального кино.