Слово и дело Николая Амосова

Десять лет назад на 90-м году жизни умер врач от Бога Николай Михайлович Амосов. Его имя, наряду с Гиппократом, Пироговым, Кохом, Фрейдом, Мечниковым, Бехтеревым в списке «Сто великих врачей человечества», составленном на основании научных вкладов в медицину.

С практической хирургией Амосов расстался в 79 лет. А затем взялся за автобиографическую книгу «Голоса времени». Его «дед (со стороны матери) жил довольно зажиточно… имел даже маленькую лавочку… лошадь, две коровы, десяток овец». Мама Николая Амосова, сдав экстерном четыре класса гимназии, окончила школу повивальных бабок в Петербурге. В 1909 году получила место акушерки на фельдшерском пункте в селе Ольхово Череповецкого уезда Новгородской губернии, где и родился Николай. Дядя Павел, брат мамы, - идейный коммунист. Дослужился «в органах» до генеральского чина. Но роптал на Сталина, за что и был арестован в 37-м.

Амосов не идеализирует предков, а пытается разобраться в них, чтобы оценить собственные поступки. «Будто бы согрешила мама в молодости с парнем из соседней деревни. А свадьба не состоялась», - пишет он для того, чтобы понять с каким тяжким камнем на душе жила его мама, а также разобраться в мотивах, почему отец ушел к другой. Впрочем, детское мироздание далеко от взрослых страстей. Именно поэтому отец стал ему чужим: «Ушел, ну и ладно. Мама же осталась!»

Когда Николаю исполнилось 13 лет, он уехал в Череповец учиться в школу второй ступени. Воспоминания о ней изложены в серых тонах, но самокритично, дабы, по словам автора, не спорить с Богом. «Я воровал книги (из книжного магазина). Добрый десяток украл… пять томов сочинений Маяковского. Англо-русский словарь. Курс фармакологии. Медицинская терминология», - признается Амосов. Но это не все! Однажды он решился отравить своего школьного врага и для этого подбросил ему в пальто конфету с мышьяком. Спасло хулигана то, что яд оказался старым и уже разложился.

Потом - техникум и работа в Архангельске. Мама Амосова заболела и жила у своего брата Павла, начальника НКВД Чувашии. В 1934 году молодой Николай навестил ее и поговорил с дядей. Тот предостерег его от сотрудничества с НКВД, если со стороны «органов» последует предложение «стучать» на «врагов народа». Мол, ты ж комсомолец...

Сами чекисты таких агентов презрительно называли «шкапными сексотами». Совет дяди был прост и циничен: «Отказывайся наотрез. Ничего не сделают... а то попадешь к нам в лапы, так и будешь жить обосранный…».

К этому времени в Амосове пробудилась жажда к знаниям. Учеба во Всесоюзном заочном индустриальном институте в Москве его не прельщала, поскольку не насыщала знаниями. И он подал документы в МГУ. Но в приемной комиссии молодому человеку объяснили, что шансов у него практически нет. Тогда он вернулся в Архангельск и поступил в медицинский институт, параллельно учась на «технаря-инженера».

Среди будущих врачей, вспоминает знаменитый доктор, царили противоречивые настроения: молодые люди «были за социализм и даже за колхозы, только Сталина и НКВД не любили».

В 1939 году в обществе витало предчувствие большой войны. К этому времени, сразу после мединститута, Николай Михайлович был приглашен в аспирантуру по военно-полевой хирургии. Но одновременно на следующий год во Всесоюзном заочном индустриальном институте ему пришлось защищать дипломный проект на тему «самолет с паровым двигателем». Врач Амосов взял отпуск за свой счет и поехал в Москву. Рецензент, член коллегии Наркомтяжпрома, в целом раскритиковал проект. Но, обнаружив в Амосове «настоящего инженера», дал «добро». На защите проект получил высшую оценку.

Потом - война. «Братья и сестры» Сталина Амосов слушал в Ярославе, по пути в Минск, куда он был направлен на должность начальника хирургического отделения полевого подвижного госпиталя № 2266. Об этой речи вождя Николай Михайлович напишет: «Скорбная речь: будто даже зубы о стакан стучат… ишь, испугался».

На фронте он вел «Книгу записей хирурга» в соответствии с действующими правилами. А страницы примечаний в ней использовал для личного дневника. Позднее это «книга» поможет Амосову точно и непредвзято воспроизвести войну глазами военного хирурга.

Страх от первой бомбежки сменился рутиной работой без лишних слов и суеты. Описание начала войны тоже предельно конкретное: «Эшелон с ранеными у разъезда разбомбил немец! Страшное дело! На пути пять обгорелых классных вагонов с красными крестами на стенах. В искореженных, обгорелых и тлеющих вагонах среди железных балок и перекладин зажаты люди... Нет, уже трупы... Даже трудно проверить - до некоторых нельзя добраться. Нужно резать железо. Изувеченные тела, кровь, почерневшая от огня, остатки повязок и металлических шин. Смрад от горелого мяса и краски... Многие без обуви. Документы не у всех…

Мертвых не собирали. Нужно думать о живых. Если бы сносить трупы или даже документы собирать - не хватило бы времени дотемна живых увезти. Утешаем себя тем, что завтра жители из соседних деревень похоронят…».

Справка «СП»: по архивным данным Минобороны, в третьем квартале 1941 года без вести пропали 1699099 имен красноармейцев, в четвертом - еще 636383. Многие из них, оставшиеся без командиров, оружия и боеприпасов, казнены немцами.

В эти дни к Амосову пришел первый опыт: «Вот положили на стол солдата с огнестрельным переломом плеча и повреждением артерии.

- Придется отнимать руку, товарищ.

- Что вы, доктор! Куда я без руки?! На бабины хлеба?

Делаю свою первую военную ампутацию. «Усечение по месту ранения». Уносят его. Первого калеку моего «производства»...

Справка «СП»: таких ранений было чрезвычайно много. Санитарные потери наших войск за всю Великую Отечественную войну составили 18344148 человек. Из них - 15205592 раненых, контуженных и обожженных. После излечения на фронт вернулось свыше 10 миллионов человек, 2576000 стали инвалидами. Остальные уволены в запас по возрасту и иным назначениям.

Структура ранений показывает, что немцы предпочитали воевать бомбовыми, артиллерийскими, минометными ударами - теми вооружениями, в которых имели техническое превосходство в первый период войны. Так на ранения в череп приходилось всего 5,4% госпитализированных красноармейцев, в грудь - 9%, в живот - 3,1%. Зато в руки - 35,2%, в ноги - 35,6%. Всё это говорит о низкой точности огня. Фашист явно боялся ближнего боя, предпочитая держаться на расстоянии.

Это подмечает хирург Амосов. В его дневнике появляется запись: «Как на фронте дела? Спрашивать этого не следует. Раненые - всегда пессимисты. Но, оказывается, и у раненых психология изменилась. Немец жмет, но надеются устоять».

Начиная с 1942 года, Амосов отмечает порядок в тылу. В частности, на примере своего госпиталя: «Идет март … электричество и водопровод работают бесперебойно, да, рентген, да, лаборатория, лечебная гимнастика, физиотерапия. Вши - уже ЧП. Кормят отлично».

В конце 1943 года Амосов констатировал, что в госпитале смертность от сепсиса снизилась до 0,8%. А в 1944 году он стал свидетелем последствий нашего наступления в районе Бобруйска: «Поле и редкий лесок, сколько видит глаз с машины, усыпаны техникой. Каких только марок тут не было! «Мерседес», «Фиат», «Ситроен», «Опель», «Хорх». Огромные дизельные грузовики «МАН», «Шкода»... Германия, Италия, Бельгия, Франция, Чехословакия, Венгрия. Непостижимо, как мы могли противостоять такому обилию первоклассной техники со всей Европы, противостоять силами молодых заводов, разбомбленных в спешке отступления и снова собранных в такой же спешке руками женщин и подростков где-то в Сибири и на Урале».

Мимо его машины шли пленные немцы. Вглядываясь в их испуганные лица, Амосов видел, как они трусливо прятались за спины наших солдат, чтобы не стать жертвой самосуда со стороны местного населения, со стороны женщин и детей в лохмотьях, копавшихся на пепелищах.

Через госпиталь Амосова ежедневно проходило до 500 раненных солдат. В дни пикового наплыва ему приходилось решать сложные задачи, в том числе и нравственного характера, связанных с сортировкой. Сделать ли одну сложную операцию тяжелораненому? Или оказать качественную медицинскую помощь десяти раненным средней тяжести, которые за время операции могут перейти в разряд тяжелых?

Вскоре военные дороги привели госпиталь № 2266 в Германию. Когда шли последние бои, несмотря на яростное сопротивление фашистов, наши врачи впервые смогли позволить себе расслабится: «Мы в Германии, почти не работаем, только ездим… Раненых мало».

И еще: «Недалеко от нас лагерь смерти Треблинка. Разрыли рвы, заполненные трупами, и производят вскрытия. В них участвует и патологоанатом нашей армии. Он приходит оттуда почти в шоке. Слой за слоем снимают трупы, и у всех находят сквозные пулевые ранения головы. Как будто стоял станок и стрелял».

Справка «СП»: после войны вермахт привел официальную статистику, по которой 4.948.300 гитлеровцев погибло в бою, еще - 3.777.300 попало в плен (по именным спискам НКВД). 450.600 пленных погибли в советских лагерях. Но более точно потери гитлеровцев поясняет цифра 8.306.200 человек, не числившихся в списках живых в составе вермахта и СС (с учетом данных о пленных) по итогам войны. И это из 21.107.000 немцев, призванных на Восточный фронт.

После войны Николай Амосов разработал методики уникальных сердечнососудистых операций, став основателем советской кардиохирургии. В 1963 году Николай Амосов написал книгу «Мысли и сердце», напечатанную вначале в киевском журнале «Радуга», а потом - в журнале «Науке и жизнь». Книга была переиздана сорок раз. В том числе - на английском, французском, немецком, итальянском, испанском португальском, греческом шведском языках.

Свое восприятие времени и мира, в котором жил, Амосов изложил в автобиографии.

О Сталине: «Сталин прохвост. Но ...злой гений! Все-таки дурак или банальный подлец не смог бы так Россию раскрутить».

О России и Украине: «Уверен, что гены у обоих народов одинаковые, хотя разница традиций играет роль в определении национальных типов».

Он был за «шведский социализм»: «В Швеции - капитализм, поскольку 80 процентов частного предпринимательства. Но налоги большие, и за счет них социальные блага: поголовные пенсии, бесплатная медицина и образование. И много еще хорошего».

О «перестройке» Горбачева и «реформах» Рыжкова: «Безнадежность и отсутствие ума у правителей».

В мае 1998 состояние Амосова резко ухудшилось, и он решился на операцию в клинике Корфера в маленьком городке Бед-Оэнхаузен, недалеко от Дюссельдорфа. О последних годах своей жизни врач от Бога писал с грустью, с пониманием близости конца. Фразой «Жизнь все-таки неплохая штука» он завершит автобиографию.