| Клуб выпускников МГУ (Московский Государственный Университет) |
Любовь президента
У него была грустная фамилия, и он часто над этим подшучивал. Ну а все называли его «АН». И лишь она - ласково: «Олень», «Олененок»... Это была любовь, но он признался о ней лишь через три года после первой встречи. Наверное, больше уже терпеть не мог... А случилось это так. Она опоздала на полтора часа к назначенному сроку. Запыхавшись, вбежала в комнату. Он возился у раковины, мыл руки... Она начала оправдываться, мол, шло совещание, и она никак не могла уйти раньше. Лицо у него было мрачное. Он сказал: - Я люблю тебя. Я не могу жить без тебя, а ты не идешь, пренебрегаешь мной! Он был сердит, она - счастлива, потому что слово «люблю» он сказал впервые. А потом он написал стихи, в которых были такие строки: Люблю ли я? Да. Слышать голос милый, Его любовь требовала стихов, и он писал их везде - в самолете, в своем кабинете, даже во время всевозможных заседаний, которых на его долю выпало великое множество, - он был слишком известен в стране, знаменит, частенько сиживал в президиумах собраний даже рядом с самим Сталиным. Поэтические строки рождались сами собой, иногда он видел их несовершенство, но чаще понимал, что они профессиональны, потому что в поэзии он разбирался столь же хорошо, как и в науке, музыке и театре. С Шостаковичем он беседовал о последней симфонии, с Эренбургом обсуждал его последний роман, с Тихоновым спорил о поэзии... Ну а с учеными он мог спокойно оценивать последние работы физиков-теоретиков, математиков или биологов, не говоря уже о химии, где он был не просто признан и оценен, но подчас и недосягаем. Рядом с ним она была слишком молоденькой, слишком привлекательной, слишком оттеняющей его зрелость... Он переживал это до тех пор, пока любовь не захлестнула их. Потом они уже ничего не замечали, точнее - не обращали на это внимания... Первые проблески их чувств заметили Жолио-Кюри и Эренбург. Они еще этого не знали, но мудрый француз, много переживший на своем веку, и очень больной (опыты с радиоактивностью ни для кого не проходят даром), смотрел на них с доброй улыбкой и даже нежностью. Наверное, он предчувствовал их будущее, которое ему не суждено увидеть. А Илья Эренбург - этот сильно постаревший, но по-прежнему энергичный ловелас - пытался слегка поухаживать за молоденькой переводчицей, и для этого устроил ей «экзамен по французскому» (этот язык он-то знал блестяще!), и, убедившись в ее профессионализме, тут же начал расспрашивать о винах. Она ничего не могла ему объяснить, так как попробовала бордо впервые в жизни, и повеселевший Эренбург тут же заметил, что «знать французский, не разбираясь в винах, невозможно!». Впрочем, не ощутив никакого интереса к себе, Эренбург поник, погрузился в размышления, очевидно, о пролетевшей молодости, когда ни одна из его собеседниц не могла устоять перед его вниманием... Ох, как давно это было! «АН» сидел рядом, молчал, но глаз от нее не отводил... Она тогда поняла, что он постарался сесть к ней поближе. И так случалось все дни, пока они были в Стокгольме. Он возглавлял делегацию Советского Союза на Конгрессе, а она служила на нем переводчицей. Почему-то ей показалось, что этот крупный мужчина с очень ясными и глубокими глазами смотрит на нее везде, где они появлялись вместе. Даже на сцене, когда она переводила выступление депутата из Китая, она чувствовала его взгляд. Нет, она не боялась, ей нравилось, что остановила его внимание... Может быть, из-за того, что он был слишком известен - его портреты в газетах печатались столь часто, будто это был ближайший соратник Сталина. Шло строительство МГУ на Ленинских горах. И это был символ новой жизни - по крайней мере, так думал Сталин, а потому «высотке» над Москвой уделялось особое внимание. И ректор МГУ был в то время в центре внимания. Плюс к этому - Депутат Верховного Совета СССР, председатель Комитета по Сталинским премиям, член Всемирного Совета мира и так далее: всех почетных должностей «АН» и не перечесть, а еще ведь главное в жизни - наука... И тут почетные звания не заставили себя ждать - он становился членом многих университетов и академий мира, числом более двадцати, потому что вклад его в химию был столь значителен, что его давно уже считали «классиком»... Но никто не ведал тогда, что он пишет стихи. Но теперь они стали иными - он был образован, а потому мог слагать строфы профессионально, различал, где графоманство, а где поэзия... Но в его стихах отсутствовало нечто, что превращает строфы в высшее искусство. Может быть, она явилась для этого? У нее день рождения, а значит, есть повод, чтобы преподнести цветы... По узким улицам несу душистый груз - Стокгольм - это город любви. В нем есть теплота моря и прозрачность Севера. По его набережным можно гулять бесконечно, потому что неповторимость дворцов и парков создает ощущение сказочности, куда каждый из нас старается попасть хотя бы на мгновение. А тут в их распоряжении были белые ночи, которые специально созданы для тех, кому не хватает любви... Но сказка кончается, и надо лететь домой. Качнув озерами, уходит вниз Ах, сколько раз, увидев зарево любви, мы убегаем прочь, пугаясь ее! Кто не испытывал подобного?! В Москве они расстались. Оба думали, что навсегда, потому что он был велик и знаменит, а она так непростительно молода... И он написал ей «Посвящение», думая, что это «Прощание»: Девушке, в которой изюминка бродит, В каждой девушке живет предчувствие любви. Но не каждая способна понять, что она пришла, единственная, неповторимая. Вот и проходит она мимо своего счастья, а потом пытается вновь обрести его, но уже невозможно ничего сделать, как невозможно вернуть утренний туман, рассеявшийся к полудню. Что-то подсказало ей, что любовь пришла, а она - воистину: как в прорубь! - бросилась в нее, ни о чем не думая, ничего не требуя, полностью положась на его мудрость и знание жизни. А он вел себя как мальчишка! Они встречались в Подмосковье, среди удивительных лесов, речек и рощиц, там, где можно было скрыться от сторонних глаз и всегда оставаться наедине. Он научился скрываться от своих персональных шоферов, охранников, сослуживцев... Правда, их «конспирация» очень часто была на грани, когда случались ну совсем непредвиденные встречи. Как-то он познакомил ее в университете с молодым математиком, уже ставшим академиком. То был Мстислав Келдыш. Видно, она понравилась тому, в общем, запомнил он ее... Очередное тайное свидание они назначили у метро Сокольники - он любил этот парк, в котором прошло его детство. Она всегда приходила раньше, так как ему нельзя было ждать - его могли узнать... И вдруг из метро выходит Келдыш, с удивлением видит ее, радуется нежданной встрече... Она в растерянности: вот-вот придет «АН», и их тайна может раскрыться. Она добегает с Келдышем до угла, уводя его от места свидания, а потом нежданно оставляет его... Тот в недоумении. Но как знать ему, что «АН» уже вышел из метро и ждет ее?.. Они вынуждены были скрываться от всех тринадцать лет... Но те первые свидания - в лесах под Москвой, реже - в Сокольниках - открыли им души друг друга. Он рассказывал ей о себе, она часто пела ему. Летом была весна. Плески и шелест листвы, Стихи приносили ей успокоение, когда они не могли встречаться. Он был безумно занят, и особенно осенью и зимой, когда начиналась «эпидемия заседаний и совещаний», на которых он обязан был присутствовать. Многие видели, что он что-то пишет. Невольно с уважением смотрели на ученого, который даже в президиуме работает!.. А он писал ей: Вы только снитесь мне, как светлое виденье, Иногда он просто писал ей письма. Обращался так - «М.М.». Она думала, что это «Моя милая» и однажды сказала ему об этом. Он рассмеялся: - Нет, это - «Моя молекула»! Она ходила слушать его лекции в Университете, а потому поняла, что стала для него единственной... И вот здесь его вызвали в ЦК! Он был членом партии, а то время знаменовалось борьбой за «коммунистическую мораль» - это была очередная кампания, и велась она, как принято, с широким размахом везде - в колхозах и институтах Академии наук, на фабриках и в райкомах партии. Он был слишком на виду, а профессия «доносчика» еще не стала проклятой - эпистолярные жанры по-прежнему поощрялись властями. Ему казалось, что у него много врагов, а потому кто-то и мог написать об их встречах... Ну а об их отношениях уже догадывались многие, особенно если им удавалось вместе поехать куда-то за границу. Ее, переводчицу, обязательно «приставляли» с «АН», однажды поручив даже «охранять его»! Так что, хотя им казалось, что они скрывают свои чувства весьма надежно, в действительности трудно скрыть выражение лиц, сияющих от счастья... Его пригласили к Маленкову. Встреча была назначена на утро, а ночью он написал ей новые стихи: Еще мороз. Но уж капель на солнце. ...Маленков сказал ему, что есть предложение назначить его Президентом Академии наук СССР! Для него как ученого это было великим счастьем. Это была катастрофа для их любви... Но она поддержала его. Он пытался отговориться, мол, есть более достойные, к тому же он - вегетарианец и член партии (по традиции президентами АН всегда избирались беспартийные), но Маленков сослался на Сталина, и его судьба была решена... Ровно через десять лет Хрущев снимет его с этого поста... И это будет сделано столь же неожиданно, как и его назначение. А в промежутке будут их тайные свидания и стихи... Здесь ветра нет. Околица. Лощина. Иногда, очень редко, он писал не стихи, а письма. Садился за них всего через несколько минут после ее отъезда - уже начинал скучать: «Всего час, как безличный желто-красный автобус поглотил тебя и затарахтел в Москву. Я смотрел на его быстро уменьшающуюся остекленную спину и медленно проводил пальцем по влаге, оставшейся на моей верхней губе, и с трудом осознавал, что ты уже не со мной, ты все уменьшаешься, растворяясь вдали вместе с этим обыкновенным автобусом. Нет-нет, я еще чувствовал тебя, большую и гибкую, рядом с собой, еще смотрел в твои глаза цвета грачиного яйца, любовался золотом волос, выбившихся из-под пестрого колпачка, и задорным носом. Исчез автобус. Быстро пошел я синеватыми мартовскими сумерками среди нежных пушистых снегов. Волнистые серовато-лиловые облака еще застилали небо, но закат был золотой и четко чернели на нем узоры берез, лип и дуба. Снег скрипел под ногой. Встречались путники. Я не смотрел на них - твое лицо было передо мной. Вдруг кто-то из встречной группы тенором окликнул меня. Козловский. Рядом с ним седые волосы и молодое лицо Хрякова - одного из четырех строителей Университета. Две дамы. Остановились. Разговор о театре для избранных. О штампе в искусстве. О живописи. О выставке в Манеже. Я проводил их обратно до каменных ворот и, простившись, снова погрузился в тихую синеву... Покои дома, видевшего столетие. Я уже поужинал. Зимняя ночь смотрит в комнату. Тишина давит на уши. А в глазах день, волнистая дымка облаков, неяркое сияние бесконечных снежных просторов, переплеты черных ветвей лип, белые стволы берез и розовые побеги березового молодняка. Домишки, избы, плетни, лошадиный навоз на дороге и пьяный воздух. Твой тонкий локоть в моей правой руке и пестрый шерстяной колпачок у моего глаза...». Более пятисот стихотворений он написал о ней и к ней. И это были строки любви. А она считала дни встреч - за девять лет их было 927: «1951 г. - 30 раз, 1952-й - 52 раза, 1953-й - 79 раз, 1954-й - 69 раз, 1955-й - 94 раза, И были еще праздники - они вместе ездили на Оку. Однажды я ждал «АН» на работе, мы договорились с ним о встрече. Но «АН» не приехал... Его референт объяснила, что «АН» уехал на Оку выбирать место для Научного биологического центра. Когда я бываю в Пущино, я вспоминаю это... Город кажется мне памятником их любви... Пляж девственный из белого песка. Он был великим химиком, им и остается в истории. А разве их любовь может исчезнуть?! При нем полетел в космос первый искусственный спутник Земли, он встречал в Академии Юрия Гагарина. Потом свой кабинет он оставил М. В. Келдышу. Решилась и личная судьба - они поженились. Еще пятнадцать лет он активно работал в науке, создал новый институт, стал дважды Героем Социалистического труда... Умирал он тяжело. Она была рядом. Его глаза были широко открыты. Она прильнула к его голове - та показалась ей очень тяжелой. Через несколько минут его не стало. Она не плакала, потому что вокруг было очень много людей... Вдова академика Александра Николаевича Несмеянова двадцать лет живет одна. Все эти годы она писала книгу об их любви. Я не знаю, кто захочет и кто сможет ее издать... Я надеюсь, что найдутся те, кто достоин это сделать... |