Михаил Могутов: «Лекарство против рака уже создано в России. Но будет ли оно российским?
Михаил Могутов - кандидат биологических наук, известный российский предприниматель, владелец и президент холдинга «Биопроцесс», под управлением которого в 90-е годы находились «Уралмаш», «Востсибуголь», Томский нефтехимический комбинат и другие крупные предприятия. Но приоритетными для Могутова всегда оставались научные исследования. Совместно с онкологическим центром Розвелл Парк (Буффало, США) фонд «Биопроцесс Кэпитал Венчурс», учрежденный Российской венчурной компанией и ВЭБом и находящийся под управлением холдинга «Биопроцесс», создал и вывел на завершающую стадию испытаний группу высокоэффективных препаратов против рака и еще несколько прорывных разработок. Что будет с этими препаратами в ближайшем будущем? Как сделать так, чтобы открытия российских ученых были востребованы на родине? Об этом с президентом холдинга «Биопроцесс» Михаилом Могутовым беседует Елена Иванова.
Михаил Александрович, расскажите, пожалуйста, о препаратах против рака, разработанных вашим фондом. Чем они отличаются от других лекарств, применяемых сейчас в онкологии?
- Проблемы рака, старения, аутоиммунных заболеваний актуальны для всего человечества. Решить эти проблемы и найти лекарства от этих заболеваний пытаются многие научные корпорации. Мы - одни из многих. Но мы верим, что разработки «Биопроцесса» могут совершить революцию в решении проблемы раковых заболеваний.
Все сегодняшние препараты против рака так или иначе построены на таргетном механизме, механизме мишени. Ученые пытаются понять, что приводит к возникновению раковой клетки, какие молекулы изменились, и пытаются найти средство, которое бы эти молекулы либо дезактивировало, либо нужным образом модифицировало. Такой подход возможен, он очень хорошо работает, но возникает проблема. Раковая клетка потому и становится таковой, что сумела преодолеть большое количество внутренних защитных свойств организма. Образно говоря, это очень шустрая клетка. И преодолеть единственный барьер одного лекарственного препарата ей значительно проще. Клетке, чтобы стать раковой, нужно пройти 15 мутаций. А для того чтобы преодолеть действие лекарства, клетке достаточно мутировать всего один раз. Цифры приблизительные, но я хочу дать представление о сопоставимости масштабов. Поэтому получается, что в организме после проведения терапии вскоре вновь возникает популяция раковых клеток, которая уже устойчива к действию лекарства. По этим причинам в самых лучших случаях через пять лет после химиотерапии болезнь возвращается, причем с новой силой.
Почему в той или иной степени была решена проблема СПИДа, по крайней мере с эффективно-потребительской точки зрения? Потому что при лечении этой болезни теперь применяется коктейль лекарств, который поражает три мишени. Три разных типа лекарств, которые бьют по трем целям. В этом смысле наше лекарство работает примерно по такому же принципу. И мы рассчитываем, что за счет универсальности его действия у раковой клетки будет значительно меньше возможности противостоять этому препарату. Мы предполагаем, что это открытие будет сопоставимо с открытием антибиотиков, применение которых увеличило продолжительность жизни человека в среднем на десять лет.
Существующие на сегодняшний день лекарства, призванные решить проблему рака, все те гигантские средства, которые направляются в эту область медицины в разных странах, к сожалению, способствовали совсем незначительному увеличению продолжительности жизни онкологических больных. Притом что на других направлениях медицины, например, в сердечно-сосудистых заболеваниях, удалось получить десятилетний прирост.
Но если наши предположения подтвердятся, то можно будет ожидать радикального увеличения продолжительности жизни для людей с онкологическими заболеваниями.
Сейчас на первый план в медицине выходит проблема старения и, соответственно, болезни, с ней связанные. Ваша корпорация разработала препарат, способный ее решить…
- Раньше онкологические болезни не имели столь серьезного значения для человечества, потому что люди до рака просто не доживали. Они умирали от других недугов. Когда удалось их победить, вылезла проблема рака. По мере ее решения на первый план выйдут болезни, связанные со старением. Проблема в том, что сегодня они воспринимаются как отдельные, не ассоциированные друг с другом заболевания. Однако последние исследования позволяют выдвинуть гипотезу, что они имеют общую первопричину, и если ее найти и научиться контролировать, то появится возможность избавиться от таких старческих болезней, как диабет второго типа, макулярная дегенерация (слепота), болезнь Альцгеймера и др.
Автор этих разработок и созданных на их основе препаратов - профессор Андрей Гудков, научный директор ракового центра Розвелл Парк (Буффало, США), выпускник биофака МГУ, в начале 90-х уехавший в Америку, но оставшийся гражданином России.
В чем суть его идеи?
- Практически во всех тканях и органах нашего тела присутствуют фибробласты, клетки соединительной ткани. Особенность фибробластов в том, что они в отличие от клеток большинства органов редко перерождаются в раковые. Обычная клетка, получившая критическое количество повреждений, чтобы «не навредить окружающим», должна запустить программу самоликвидации - апоптоз. Это своего рода социальный принцип поведения нашего организма. Однако если поврежденная клетка ведет себя «асоциально» и избегает апоптоза, она становится раковой.
Фибробласты природа создала по-другому. Поврежденная клетка фибробласта подвергается аресту. Она не умирает, но ей не разрешается делиться. Такие клетки называются сенесцентными, от латинского senescence - старение. Если обычная живая клетка гладенькая, на нее приятно посмотреть в микроскоп, то сенесцентная - разляпистая, огромная, отвратительная. Она производит большое количество так называемых провоспалительных факторов и выпускает их в среду.
В процессе старения в органах человека накапливаются сенесцентные клетки, и в организме развивается хроническое воспаление - серьезный фактор, провоцирующий целый спектр заболеваний, как онкологических, так и ассоциированных со старением. Получается, что одна плохая клетка начинает негативно влиять на соседние здоровые клетки, провоцировать их повреждение.
Логично было бы попробовать сенесцентные клетки убить. У наших ученых есть понимание того, как это сделать. Более того, мы добились определенных положительных результатов, правда, пока in vitro, в пробирке. Но эффект настолько интересный и настолько красивый, что, надеюсь, все мы будем жить долго и счастливо.
Ваш венчурный фонд профинансировал самые рискованные этапы проекта. Сейчас надо проводить испытания новых препаратов на животных и на людях, запускать в серийное производство. Кому в России можно было бы продать такой start-up?
- У нас в стране на результаты исследований пока нет квалифицированного спроса. Этот спрос могла бы создать хотя бы одна действительно большая фармацевтическая компания, если бы она была на нашем рынке.
И что вы собираетесь предпринять?
- Я сделаю все, что от меня зависит, чтобы проект остался в России и в моих собственных руках. То есть я - патриот и эгоист. Я надеюсь, что мне удастся поспособствовать созданию большой национальной фармацевтической компании, которая сумеет развить в том числе наши продукты, довести их до рынка, прежде всего российского.
Эта корпорация могла бы заняться выпуском российских лекарств?
- Сейчас нам нужно освоить выпуск классических дженериковых препаратов, которые во всем мире выпускают уже 20 лет. Интерферон, эритропоэтин… У нас нет ни одного высококлассного производства мирового уровня для стандартных дженериковых биопрепаратов. В России есть несколько производств, в том числе и принадлежащих «Биопроцессу», но нет эффекта массы. При этом без освоения базовых технологий производства дженериков невозможно наладить выпуск инновационных препаратов.
Разработка нового препарата - это многочисленные риски. Большая фармацевтическая компания вообще не должна заниматься рисками, созданием новых препаратов. Она должна отслеживать то, что происходит на открытом рынке, российском и западном, на рынке start-up. Отбирать самые интересные продукты, которые прошли наиболее рисковую стадию, и иметь высокие материальные ресурсы, для того чтобы купить эту разработку и довести ее до конца.
Но в то же время очевидно, что в области биотехнологий мы все еще находимся на мировом уровне. То есть большую компанию в области биофармацевтики государство пока еще может создать быстро и за сравнительно небольшие деньги, примерно миллиард долларов. При этом потенциальный объем рынка биофармацевтической продукции в России - около 20 млрд долларов в год. Следовательно, отдача от вложенного капитала была бы очень высокой, можно даже утверждать, что она была бы существенно выше, чем в других отраслях.
Такой модернизационный эффект возможен, потому что у нас есть база. Российская биотехнология основывается на военных разработках советских времен. Тогда огромные деньги были вложены в научные исследования, была возрождена отечественная генетика, созданы научные школы. Да, сейчас база биотехнологии скудна, маленькие ручейки финансирования еле-еле позволяют ученым влачить жалкое существование. Но если бы страна создала компанию-лидера в этой сфере, то мы смогли бы вывести российскую биотехнологию на самые передовые рубежи. И это бы позволило, в частности, молодым ученым не уезжать на заработки за границу.
На сайте Агентства стратегических инициатив можно найти ваш проект, точнее, очень интересную программу модернизации не одной какой-то отрасли, даже такой важной, как биотехнологии, а всей экономики в целом. И направлением главного удара в этой программе избрано создание компаний - мировых лидеров в хай-тек.
- В последнее время много говорят о том, что у России нет стратегии, что надо такую стратегию срочно разрабатывать. Я с этим категорически не согласен. На самом деле мы уже выбрали стратегию развития, и она довольно давно и сравнительно успешно применяется. Созданы сверхбольшие корпорации, которые лидируют на мировом рынке или по меньшей мере конкурентоспособны. Это прежде всего «Газпром», крупные нефтяные корпорации, «Норильский никель», «Полюс-золото», «Уралкалий» и другие компании сырьевого сектора. Это было осознанное решение на высшем уровне - сконцентрировать капитал и производственные мощности. Опыт создания таких компаний в сырьевом секторе показал эффективность подобной модели для нашей страны в целом. Это и есть та стратегия, о которой говорят, что у нас ее нет. Она есть и успешно реализуется.
Вот чего у нас действительно нет, так это компаний-лидеров в некоторых отраслях хай-тек, которые могли бы стать приоритетными. Я говорю «в некоторых», потому что во многих высокотехнологичных отраслях такие компании уже созданы. У нас есть РЖД, «Росатом», на базе Курчатовского института создана национальная корпорация, где были сконцентрированы мощные силы. Есть крупные компании в области связи, авиации, космоса. Но имеются еще несколько областей хай-тек, где мы находимся примерно на мировом уровне, но крупных корпораций там нет. Я уверен, что мы могли бы их создать, направив туда серьезные ресурсы. А вот все остальное за государственные средства поддерживать не надо. Тогда у нас хватит ресурсов провести модернизацию экономики, выйти на новый технологический уровень. Если бы удалось использовать государственные решения, такие как создание Агентства стратегических инициатив, для того чтобы образовать компании-лидеры в хай-тек, мы совершили бы рывок вперед.»